Когда доктор шел мимо бара в третий раз, помощник капитана танцевал с мадам Бассо, а лейтенанты говорили что-то, подбадривая их…
Ему не пришлось пройти свои обычные десять кругов: когда он обходил палубу в девятый раз, а мадам Бассо танцевала с капитаном колониальных войск, к доктору подошел стюард.
— Вас просит дама из седьмой каюты! Она испугалась, потому что ее малыш как будто перестал дышать. Я ищу ее мужа.
— Скажите ей, что я сейчас спущусь вместе с ним.
И Донадьё подошел к Гюре, поклонился и прошептал:
— Не пройдете ли вы со мной? Кажется, ребенок не очень хорошо себя чувствует.
Молоденькие лейтенанты хохотали до упаду, потому что их капитан, на двадцать лет их старше, пытался танцевать бигин[1]. Что касается помощника по пассажирской части, то он, улыбаясь, не спускал глаз с мадам Бассо, фигура которой четко вырисовывалась в каждом па этого танца.
ГЛАВА ВТОРАЯ
До каюты номер семь пришлось идти довольно долго. Гюре шел первым, стремительными шагами, останавливаясь на углах коридоров, чтобы подождать доктора, и вопросительно смотрел на него, словно проверяя, туда ли он идет.
Он по-прежнему хмурился, вид у него был несчастный. Или, вернее, Донадьё до сих пор еще не мог определить сложного выражения его лица, этого нервного, напряженного внимания, этой потребности в чем-то, что от него ускользало. Словно револьвер, готовый выстрелить, Гюре, казалось, в равной степени мог мгновенно разрядиться гневом или нежностью.
Белый хлопчатобумажный костюм сидел на нем неплохо, но был сшит из простого материала. Во всем его облике сквозила какая-то стыдливая посредственность.
Ему, вероятно, было двадцать четыре или двадцать пять лет, он был высок, хорошо сложен; только из-за слишком покатых плеч фигура его казалась недостаточно сильной.
Гюре рывком открыл дверь каюты, откуда послышался голос женщины:
— А! Это ты…
Этих двух слов было достаточно: доктор понял, что здесь происходит. Донадьё вошел. Он увидел женскую фигуру; повернувшись спиной к двери, она наклонилась над диваном.
— Что с ним? — резко спросил Гюре.
Очевидно, он злился на свою судьбу!
Донадьё медленно закрыл дверь и с досадой вдохнул спертый воздух каюты, тошнотворный запах больного ребенка. Это была обычная каюта, обитая непромокаемыми обоями. Направо, друг над другом, помещались две койки, налево — диван, на котором лежал ребенок.
Мадам Гюре обернулась. Она не плакала, но угадывалось, что слезы подступают к ее глазам. Голос у нее был усталый.
— Не знаю, что с ним было, доктор… Он вдруг перестал дышать…
Темные волосы, кое-как заколотые сзади, мягко обрамляли ее бесцветное лицо. Трудно было сказать, красивая она или некрасивая. Она измучилась, была больна от усталости. Она отбросила всякое кокетство и даже забыла застегнуть блузку, из-под которой виднелась худенькая грудь.
Втроем в каюте им негде было повернуться. Ребенок дышал с трудом; доктор наклонился над ним.
— Сколько ему?
— Шесть месяцев, доктор. Но он родился на месяц раньше срока. Я решила кормить его сама.
— Садитесь! — сказал он женщине.
Гюре стоял у иллюминатора и смотрел на ребенка, не видя его.
— По-моему, никто никогда не знал точно, что с ним такое. С первых же дней он срыгивал все молоко, которое пил. Потом его стали кормить сгущенным молоком, и в течение нескольких дней ему было лучше. Затем у него начал болеть животик. Доктор из Бразза сказал нам, что, если мы не уедем из колонии, мы его потеряем.
Донадьё посмотрел на нее, потом на Гюре.
— Это ваш первый срок?
— Я уже пробыл в колониях три года, прежде чем жениться.
Другими словами, ему едва исполнилось двадцать лет, когда он прибыл в Экваториальную Африку.
— Вы чиновник?
— Нет. Я счетовод «Экваториальной торговой компании».
— Он сам виноват, — вмешалась мадам Гюре. — Я всегда советовала ему поступить на государственную службу.
Она закусила губу, готовая заплакать; Гюре сжал кулаки.
Донадьё понимал, в чем драматизм их положения. Он задал еще один вопрос:
— Ваш второй срок кончился?
— Нет.
Из-за ребенка Гюре нарушил контракт, а значит ему не заплатили жалованья.
Делать было нечего! Донадьё был бессилен помочь этому ребенку, не переносившему тропического климата и все-таки цеплявшемуся за жизнь изо всех сил своего хрупкого бледного тельца.
— Одно обстоятельство должно придать вам мужество, — сказал он вставая. — То, что ребенок прожил шесть месяцев! Через три недели мы выйдем из тропиков.
1
Бигин — танец жителей Антильских островов, был в моде во Франции в 30-50-е годы XX в. (Здесь и дальше примеч. пер.)