В конце концов они договорились: рыбу и фрукты переправили на палубу, а неграм бросили несколько монет.
Донадьё стоял в стороне от всей этой суеты, когда к нему подошел стюард:
— Капитан просит вас зайти к нему в салон.
Он был там не один. Вместе с ним за столом сидел военный врач в чине генерала. Капитан представил ему Донадьё. Его пригласили сесть.
— Генерал поедет с нами до Либревиля. Я сообщил ему, доктор, о требовании, с которым ко мне обратились сегодня утром.
Военный врач был представительный мужчина; в усах его уже пробивалась седина, но глаза были еще совсем молодые.
— Вы, должно быть, одного со мной мнения, — добродушно сказал он.
— Относительно чего?
— Относительно нашего несчастного коллеги. На капитане лежит тяжелая ответственность. Одна из пассажирок жаловалась…
— У нее ребенок, — уточнил капитан.
— Мадам Дассонвиль, я знаю!
Капитан торопливо добавил:
— Впрочем, я должен сказать, что сама мадам Бассо предпочла бы, чтобы ее муж содержался в надежном месте.
Сумасшедший как раз проходил по палубе, задумчиво глядя вперед, вполголоса разговаривая сам с собой.
— Полагаю, вы не собираетесь запереть его в каюту для буйных?
— Если это окажется необходимым… Во всяком случае, пока можно запретить ему выходить на палубу в определенные часы…
Подали коктейли. Донадьё выпил только половину своего стакана и встал.
— Капитан решит, — произнес он. — Я лично считаю Бассо безопасным.
Немного позже все посторонние покинули пароход. Пассажиры снова встретились в ресторане, где произошли некоторые изменения.
Капитан посадил генерала за свой стол, и так как тот был знаком с Дассонвилями, он пригласил и их, а Лашо изгнал за другой стол, где ему пришлось сидеть вместе с помощником капитана по пассажирской части.
По воле случая на пароход пришлось погрузить двести тонн бананов, которые свалили на палубу. Из-за этого крем еще усилился, так что чашки на столах скользили по блюдцам.
— Как нельзя более кстати! — улыбаясь сказал главный механик. — Меня как раз предупредили, что у нас на борту генерал, и просили во что бы то ни стало устранить крен.
Второй китаец, выбрав для этого подходящий момент, умер во время обеда, и Донадьё пришлось выйти из-за стола. Проходя мимо, он заметил, что Жак Гюре, выпивший несколько рюмок аперитива, был весел и говорил звонким голосом.
Доктор нырнул в духоту третьего класса и увидел Матиаса на пороге одной из кают.
— Кончился! — объяснил санитар. — Я нашел его деньги под подушкой.
Там было две тысячи триста франков, заработанных за те три года, в течение которых китаец укладывал шпалы на железной дороге.
По этому случаю Донадьё пришлось целый час заполнять требуемые по закону бумаги.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
В общем, между доктором и Жаком Гюре впервые установился контакт на стоянке в Порт-Буэ, через неделю после отхода из Матади.
Когда миновали Либревиль, жизнь на корабле переменилась еще раз. На пароход сели около сорока пассажиров, из которых десять или двенадцать в каюты первого класса. Но произошло то, что всегда происходит в таких случаях: прежние пассажиры их почти не заметили. Те, что садились на пароход теперь, за некоторым исключением, были для них безымянной толпой, словно толпа учеников младших классов в глазах выпускников.
Генерал уже высадился, и его заменил гражданский чиновник, очень худенький старичок, прослуживший в колониях тридцать лет и все-таки сохранивший белую, как слоновая кость, кожу, холеные руки и придирчивый вид нездорового бюрократа.
Лашо опять перешел на свое старое место, и с этих пор все трое встречались за каждой едой.
Здесь были также жены чиновников, два мальчика и девочка, и кому-то пришла мысль, на следующий день после отхода из порта, заставить их водить хороводы, держась за руки и распевая детские песенки.
Уже в восемь часов утра Донадьё слышал их тоненькие голоса:
Братец Жак, братец Жак,
Ты все спишь, ты все спишь?[3]
Теперь приходилось выбирать время для прогулок, потому что почти всегда путь загораживали шезлонги.
Среди новых пассажирок две, одна из них очень толстая, с утра до вечера вязали крючком, и по десять раз в день клубок ярко-зеленой шерсти разматываясь катался по палубе.
— Жанно! Подними мою шерсть!
Жанно было имя одного из мальчишек.
Какие еще изменения намечались на корабле? Лейтенанты и капитан колониальной пехоты больше уже не играли в белот. Они бросили эту игру через час после отхода из Либревиля. Один из пассажиров, севший там на корабль, лесоруб Гренье, смотрел, как они играли, попивая аперитив. Донадьё заметил его потому, что у него, единственного на борту, на голове не было шлема. А кроме того, он совсем не был похож на человека, проведшего всю жизнь в лесу. Скорее, при виде его вспоминались кабачки Монмартра или площади Терн.