Когда Монита неожиданно узнала, чья она дочь, это переполнило ее таким отвращением, что она решила утопиться.
Я не могу точно сказать, каким образом она узнала правду, но со вчерашнего вечера стала догадываться. На прошлой неделе я пригласила нотариуса, чтобы изменить свое завещание.
– Я знаю: мэтра Балю.
– Я уже давно терпеть не могу Маликов и, странная вещь, из них двоих больше ненавидела Шарля. Почему – и сама не понимала. Мне он казался притворщиком, я была недалека от мысли, что он хуже брата.
Я хотела их обоих лишить наследства и оставить все свое состояние Моните.
В тот вечер – Эме мне призналась во время разговора ночью – Эрнест зашел к Шарлю.
Их пугало новое завещание, содержания которого они не знали, хотя могли догадываться. Братья долго оставались вдвоем в кабинете Шарля на первом этаже, Эме поднялась к себе и легла спать. Только позже, когда ее муж вошел в спальню, она спросила:
«Монита не вернулась?» «А почему ты спрашиваешь?» «Она не зашла пожелать мне спокойной ночи, как обычно».
Шарль пошел в комнату девушки. Кровать была не тронута. Он спустился вниз и застал Мониту в гостиной. Она сидела в темноте, бледная, словно заледеневшая.
«Что ты здесь делаешь?» Кажется, она не слышала его слов. Она согласилась подняться в спальню.
Теперь я уверена, что она слышала весь разговор. Она знала. И утром, когда все в доме еще спали, пошла купаться, как это делала довольно часто.
Только на этот раз она не выплыла.
И она нашла время рассказать обо всем своему кузену. Кузену, которого любила, не подозревая, что в действительности он доводится ей родным братом…
Кто-то робко постучал в дверь, Бернадетта Аморель встала, чтобы открыть, и в комнату вошел комиссар из Мелена.
– Машина ждет вас внизу, – объявил он не без смущения в голосе, так как за всю свою деятельность ему впервые приходилось арестовывать женщину восьмидесяти двух лет.
– Через пять минут! – отрезала она, словно обращаясь к своему дворецкому. – Мы должны еще немного поговорить с моим другом Мегрэ.
Наедине с комиссаром она сказала ему, подтвердив этим свое удивительное присутствие духа:
– Почему вы не курите свою трубку? Вы же прекрасно знаете, что можете курить. Я ездила за вами в Мен. Я еще не знала, что тут замышлялось. Вначале мне казалось, что Мониту могли убить из-за того, что я назначила ее своей наследницей. Признаюсь вам, именно вам – их это не касается. Есть вещи, которые их не касаются. Признаюсь вам, я подозревала, что меня хотят отравить. Вот и все, комиссар. Теперь остается малыш. Я довольна, что вы о нем позаботились, потому что, верьте мне, он мог бы покончить с собой, как Монита.
Поставьте себя на их место. В таком возрасте вдруг узнать…
Для мальчишки это было еще тяжелее. Он хотел знать все. Мальчики более предприимчивы, чем девочки. Он знал, что его отец хранит свои личные бумаги в маленьком шкафчике. Мне все это рассказала Эме. Эрнест Малик ничего от нее не скрывал, он полностью доверял ей – ведь она покорялась ему, как рабыня.
Малик заметил, что кто-то взломал шкафчик, и сразу же заподозрил сына.
– Какие документы он мог там найти? – вздохнув, спросил Мегрэ.
– Этой ночью я их сожгла. Я поручила Лоране сходить за ними, но она не решилась зайти в дом, где находился труп ее мужа.
Их принесла Эме.
Там были письма от нее – вернее, записочки, которые они, не стесняясь, передавали друг другу здесь, чтобы назначать свидания.
Там были и расписки Роже Кампуа. Малик не только сам давал ему деньги в долг, чтобы сильнее запутать его, но и заставлял обращаться к ростовщикам, у которых потом скупал его векселя.
Он все это хранил.
И с презрением добавила:
– Несмотря ни на что, у него была душа конторщика!
Она не поняла, почему Мегрэ, тяжело вставая, добавил:
– Сборщика налогов!
Он сам усадил ее в машину, и она на прощание протянула ему руку через дверцу.
– Вы не очень на меня сердитесь? – спросила она в ту минуту, когда полицейская машина тронулась, чтобы увезти ее в тюрьму.
Мегрэ так никогда и не узнал, имела она в виду то, что вытащила его на несколько дней из тихого садика в Мен-сюр-Луар, или то, что она выстрелила в Малика.
Долгие годы в семье Аморелей был свой «скелет в шкафу», и старуха Бернадетта взяла на себя труд выбросить его оттуда, уподобясь тем бабушкам, которые не могут терпеть в доме грязь.
Мегрэ и господин Шарль
1
Мегрэ играл в лучах мартовского, еще немного зябкого солнца. Играл не в кубики, как когда-то в нежном возрасте, а в трубки.
На его письменном столе всегда лежало с полдюжины трубок, и всякий раз перед тем, как набить одну из них, он придирчиво выбирал ту, которая подходила под его настроение.