Сразу после этого начались строительные работы, и менее чем за полгода часовня была воздвигнута. В ней перезахоронили князя Луиджи, который прежде покоился на кладбище Пер-Лашез.
Благодаря продаже унаследованных земель, а также пожизненной ренте, которую мне перечисляли князья Полдевские, я смог продолжить свое самообразование. Я углубился в древнюю и современную историю, физическую и политическую географию, теоретическую и прикладную математику, основные живые и мертвые языки, физику и естественные науки, риторику и теологию.
Так я прожил два или три прекрасных года. А затем вдруг возник Юни-Парк с его адским грохотом и буйными криками. Стыдно, сказал я себе, устраивать увеселительное заведение так близко от могилы. Я попробовал было донести это до директора (в то время им уже был Прадоне). Но он, в свою очередь, счел слишком мрачным и совершенно неподходящим соседство кладбища столь узкого назначения. Прадоне предложил мне выкупить землю и вернуть князя Луиджи на Пер-Лашез. Я отказался. Он рассердился. Я ушел. Впоследствии он не один раз делал мне то же предложение, на которое я неизменно отвечал отказом. Тем временем обстоятельства мои существенно изменились. А именно: через два или три года после возведения часовни князья Полдевские перестали выплачивать мне пожизненную ренту. Более того, никто не знал, где они, что с ними. Так я снова стал собственником земли, оставаясь при этом хранителем усыпальницы.
Такова моя история и история этой часовни. Что она такое? Мавзолей полдевского князя, не имеющего ни наследников, ни подданных. Кто я такой? Верный сторож, которого не удостаивают объяснений. Вот еще одна подробность: улица, на которой я живу, называется улицей Ларм[4], а называется она так потому, что городские власти пожелали воздать дань уважения князьям Полдевии, носящим на своих гербах эти символы.
Муннезерг допил свой бокал.
— Благодарю вас, месье, — сказал Пьеро, — за то, что посвятили меня в эту историю. Уверяю вас, мой интерес вызван не праздным любопытством и не корыстью, вовсе нет…
— Я вас понимаю. Я верю в случай… или в судьбу. Двадцать лет назад ничто не предвещало, что на месте пустырей и садовых участков, которые я наблюдал из своего окна, поднимутся нелепые гремящие конструкции Юни-Парка, и что мне выпадет вырвать у этой растущей опухоли клочок земли, где в ненадежном покое будет спать вечным сном благородный юноша, жертва трагического происшествия. И мог ли я предвидеть подобную участь, когда зуавом в широких штанах, стоя в карауле, я считал звезды на алжирском небе? И никакая сивилла не предрекла ребенку, дрожащему от страха перед восковыми фигурами и блуждающими душами, что его старость будет посвящена неусыпной заботе о склепе некого полдаванина.
Пьеро изобразил на лице задумчивость. Свой бокал он допил.
— Еще пару? — предложил Муннезерг.
— Нет, благодарю вас, месье. Мне пора идти. У меня есть одно неотложное дело…
Муннезерг снисходительно принял эту маленькую ложь. Он оплатил заказанное (несмотря на робкие возражения Пьеро) и отпустил его на все четыре стороны. Пьеро еще раз поблагодарил старика и они расстались. Один направился к своему дому, другой зашагал к Сене.
Отсюда до нее было не более десяти минут ходьбы вдоль укреплений, отделявших берег от промышленной зоны, где расположились фабрики по производству кофемолок, авиазаводы и мастерские по ремонту автомобилей редких марок. Широкая прямая дорога лишь кое-где была замощена, и под рев двигателей на ней проросла трава. Основным средством коммуникации являлась авеню Шайо (параллельная), эта же трасса никогда особенно не оживлялась. В конце ее была река с ее лодками и рыбаками.
Пьеро шагал, ни о чем не думая. Это ему удавалось с легкостью, даже без особых усилий. Наконец он достиг берега. Слева мост Шайо вел к Аржантёю, взбиравшемуся по склону холма. С республиканской магистрали доносился шум движения. Крутой берег был покрыт пыльной густой травой. В одном его краю удили рыбу. Пьеро сел и закурил. Он смотрел на неподвижные соломенные шляпы, на лески, которые сперва следовали течению, потом вдруг резко отпрыгивали на пару метров назад. Неподалеку сточная труба извергала свое содержимое, густое и темное, в бегущий поток, и рыба здесь ловилась лучше, чем везде. Оттого-то эти места и облюбовали рыбаки. Сидя в зеленых барках, рабы своей страсти неотрывно глядели на воду.
Все это не слишком занимало Пьеро, который, впрочем, не испытывал ни малейшего презрения ни к самому зрелищу, ни к его участникам. Однако он не хотел отвлекаться. Пьеро сосредоточился и в его воображении возникло лицо Ивонн.
Начиная с двенадцати лет Пьеро пережил немало сердечных увлечений, по большей части не оставшихся без ответа. Но Ивонн была совсем другой, и его любовь имела новый, необычный привкус и интересные перспективы. Несмотря на достаточно широкий опыт в данной области — от добросердечной проститутки до миловидной лавочницы и девчонки-оторвы, — опыт, впрочем, не высоко поднявшийся над тротуаром, — он думал, что никогда еще не встречал кого-то, кто мог бы сравниться с Ивонн, за исключением, возможно, возможно… нескольких киновпечатлений. Но, справедливости ради, в Ивонн присутствовало что-то от кинодив — белокурость локонов, впалость щек, скульптурность бедер. Кстати, не забыть сделать ей комплимент. Пьеро закрыл глаза и вызвал в памяти гомон автодрома и плавные линии машинки, в которой они были так тесно прижаты друг к другу; тут он вновь ощутил волнующий аромат ее духов, и эта чувственная приманка, растревожив его мнемоническое обоняние, заставила его сердце спотыкаться как пьяное. На мгновение Пьеро с головой погрузился в воскрешенное море запахов, делающих женский пот таким роскошно-влекущим.
Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание.
Пьеро открыл глаза. Сена все также струила свои прекрасные мутные воды. Неподвижные соломенные шляпы всматривались в свои бесплодные поплавки. Какая-то шавка весело валялась в грязи. По Аржантёйскому мосту и республиканской трассе по-прежнему проносились легковушки и грузовики.
Пьеро глубоко вздохнул, все еще во власти эмоций. Решительно, это была подлинная большая любовь. Он зажег новую сигарету от лежащего рядом умирающего окурка предыдущей и посмотрел на вещи более строгим взглядом. В том, что запал он крепко, сомневаться не приходилось. Теперь следовало придумать, как реализовать эту любовь, и в первую очередь — как и где им встретиться снова. Пьеро принялся так и этак жевать эту мысль, словно мягкую травинку, но четкий и надежный план действий ни в какую не выстраивался. Ближе к вечеру, окончательно онемев, он поднялся и пошел назад. Из всех идей, что пришли ему в голову, единственной более или менее достойной была: опять явиться завтра в одиннадцать часов на улицу Ларм. Осознание того, что он влюблен, доставляло ему удовольствие. Пьеро возвращался в Париж, бессознательно насвистывая мотивчик, который ему самому был незнаком, но в котором, имей он лучшую музыкальную память, он мог бы узнать ту мелодию, что разносилась из громкоговорителей автодрома, когда он катал симпатичную девицу, которую он только что склеил и которая теперь так захватила его.
До встречи с Круйя-Беем оставалась уйма времени, и Пьеро завернул в Юни-Бар. Здесь он обнаружил Мальчика-с-пальчика и Парадиза, перед каждым — по тарелке тушеной капусты с мясом и по доброму бокалу светлого пива. Оба только что выиграли в тотализатор.
— Эй, приятель, присоединишься к нам? — окликнул его Парадиз.
— Почему нет? — согласился Пьеро.
— Что месье будет заказывать? — спросила официантка (шустрая, ничего не скажешь).
— Бокал пива и сандвич с ветчиной и горчицей, — заказал Пьеро.
— Принесите ему тушеной капусты с мясом и ноль пять пива, — сказал Парадиз этой шустрой Фифине. — Я угощаю.
— Тебя, кажется, вчера опять выставили из Юни-Парка? — поинтересовался Мальчик-с-пальчик, увлеченно увлекая в себя толстый цилиндр сосиски.
— Верно, — со смехом ответил Пьеро. — Но это не помешает мне вернуться туда сегодня.
— Да ладно? — удивился Мальчик-с-пальчик.
— Как ты это устроил, умник? — спросил Парадиз.
Пьеро рассказал про свою новую работу.
— А я сегодня с наваром! — похвастал Парадиз.
Фифина принесла тушеную капусту, и, пока Пьеро с воодушевлением расправлялся с угощением, приятели затеяли ученую, с опорой на факты дискуссию о достоинствах маленьких лошадок, способных сорвать нехилый куш и обеспечить пир горой.