— Да черт тебя подери! — не успокаивалась мадам Прадоне. — Ты заглядываешь ко мне раз в три месяца, и не находишь, о чем со мной поговорить?
На входной двери зазвенел колокольчик. Мадам Прадоне поспешила в переднее помещение; Ивонн последовала за ней, докуривая сигарету.
В лавку вошли двое мальчишек с хитрым и лукавым выражением на лицах. Трое или четверо других прилипли к витрине снаружи.
— Что вам угодно, молодые люди? — обратилась к ним мадам Прадоне.
Один из юнцов вытащил из кармана оловянного солдатика и спросил:
— У вас не найдется ночного носка для этого солдата, мадам?
— Носка? — удивилась мадам Прадоне. — Для оловянного солдатика? Нет, у меня ничего такого нет.
— Но мадам, видите ли, он подхватил насморк! Смотрите, это гусар.
Второй сопляк едва сдерживал смех, в восторге от выходки товарища. Впрочем, он не упустил случая сунуть под свою куртку номер «Тото-Бон-Биль», журнала для детей, высоко ценимого среди завзятых острословов из данной социальной категории.
Но тут вмешалась Ивонн.
— А ну пошли отсюда, маленькие ворюги, — закричала она.
Маленькие ворюги отпрянули к выходу. Прихваченный было номер «Тото-Бон-Биль» вернулся на свое место.
— Но мадемуазель, — заскулил тот из двух, что был посмелее, — мы ведь не сделали ничего плохого.
— Проваливайте, я вам сказала!
Ивонн схватила их за плечи и вытолкала за порог (к великой радости их безжалостных товарищей, ожидавших, чем окончится розыгрыш), после чего закрыла дверь. Мальчишки убежали.
— Какими дети бывают глупыми, — вздохнула мадам Прадоне.
— Каждый развлекается, как может, — ответила Ивонн. — Ладно, мама, спасибо за обед, рада была тебя видеть в добром здравии, и до скорого.
Они обнялись.
— До свидания, Вовонн, — сказала мадам Прадоне, — и не жди от жизни слишком многого.
Колокольчик звякнул, и Ивонн вышла на улицу Пон[5], названную так потому, что некогда она вела к старому мосту на Аржантёй, ныне разрушенному. Солнце светило вовсю, и людей на улице было немного.
По улице Пон Ивонн спустилась до перекрестка с авеню Порт-Аржантёй. От лавки ее матери до пересечения двух улиц было не более двухсот метров, так что долго идти ей не пришлось. Тут прямо перед ее носом воздух рассек булыжник, которому явно было придано ускорение. Ивонн остановилась и огляделась. Два или три камня приземлились у ее ног, подняв облачко пыли. Юные шутники, которых выставили из лавки, жаждали мести. Они заняли стратегически выгодную позицию: под прикрытием деревьев, возле груды боеприпасов, приготовленных для ремонта шоссе.
Вскоре хулиганы приноровились к стрельбе, и их снаряды стали все чаще достигать цели. В детстве Ивонн дралась наравне с мальчишками, и часто именно с мальчишками; смекнув, что к чему, она без ложного стыда бегом кинулась в укрытие за широким стволом платана. Развивая успех, нападающие предприняли фланговую атаку. Часть личного состава форсировала улицу и теперь продвигалась от дерева к дереву, не прекращая прицельный огонь. Ивонн сдавала один платан за другим, терпеливо ожидая, что какой-нибудь отважный прохожий разгонит этих маленьких засранцев. Она достаточно знала жизнь и не сомневалась, что он не замедлит появиться и что вероятность его появления настолько высока, что ее можно рассматривать как определенность.
И он в самом деле появился, атаковал с тыла основной корпус ребячьих сил и рассеял его. Он не скупился на оплеухи и пинки под зад. Враг обратился в бегство. Заступник ухватил за шиворот одного из мальчишек, которого он посчитал заводилой, для науки стукнул его несколько раз головой о ствол дерева, затем отшвырнул прочь. Пацан проехался коленками по асфальту и удрал вслед за товарищами.
Победитель направился к Ивонн, и она его узнала. Это был служащий из Юни-Парка. Он не выглядел сколько-нибудь взбудораженным после баталии с уличной мелюзгой; впрочем, редкое происшествие могло вывести из равновесия этого высокого белобрысого молодца, хотя судьба (фатальность), несмотря на свою обычную благосклонность по-отношению к человеческим особям, неоднократно приговаривала его к синякам и шишкам.
Парадиз слегка приподнял свой головной убор.
— Ну и ну! Мадемуазель Ивонн! — воскликнул он, притворяясь удивленным, и полюбопытствовал: — Так это против вас ополчились эти малявки? Что же вы им такого сделали?
— Я им надрала уши. Но это неважно.
Парадиз понял, что критические реплики по поводу подростков в общем и аржантёйских хулиганов в частности будут встречены с равнодушием и даже вызовом, и что Ивонн желает сменить тему разговора. Поэтому он спросил:
— Вы идете в Юни-Парк, мадемуазель Ивонн?
— Да.
— Ничего, если я пойду с вами?
— Пожалуйста.
Какое-то время они шли в молчании.
Парадиз искал, о чем бы с ней заговорить. В голову ему приходили фразы вроде: «Слушай, красавица, у тебя белье такое же красивое?» или еще: «Этот скупердяй, твой папаша Прадоне, когда он наконец соизволит поднять нам зарплату?», но он чувствовал, что это не подходит для разговора с мадемуазель Ивонн и что ему надо придумать нечто более изысканное. Тогда он попробовал завести разговор о погоде, хотя и знал, что на этом далеко не уедешь.
— Погода сегодня хорошая, — сказал он.
— Да, — ответила Ивонн и посмотрела на него.
Молодой человек ей нравился. Она прежде не раз замечала его в Юни-Парке, но он никогда не оказывал ей внимания.
Разговор на метеорологическую тему не задался, и Парадиз вновь принялся ломать голову, что бы придумать еще, кроме смелых заявлений в адрес дирекции Юни-Парка или недвусмысленных приглашений переспать. Само собой, он никогда не оказывал внимания Ивонн, отлично понимая, что эта дичь не для него. Помня о своем низком социальном положении, он не осмеливался поднять на нее глаза. Парадиз не собирался прыгать выше головы, равно как и становиться героем душещипательного романа вроде тех, что показывают в кино или печатают в газетах, когда парень сохнет от любви к недоступной красавице, а в конце намекается на свадьбу.
Тем временем близость хорошенькой девушки начинала его волновать, и, не переставая искать безобидную тему для разговора, он попытался составить ей комплимент. Однако здесь он столкнулся с определенной трудностью, поскольку думать о двух предметах сразу было ему не под силу. Опасаясь ляпнуть какую-нибудь глупость, Парадиз не осмеливался открыть рот.
Но тут заговорила Ивонн.
— Вы по-прежнему во «Дворце веселья»? — спросила она.
Ага! Нашлась тема для беседы.
— Да, по-прежнему, — ответил Парадиз.
— Тяжелая работа?
— По субботам и воскресеньям, да еще по праздникам приходится поднапрячься, но в остальные дни у нас довольно свободно, так что мы иногда даже отправляемся пособить приятелям с других аттракционов.
— А в чем состоит ваша работа?
— Ну, я…
Парадиз умолк в нерешительности. Он вдруг понял (или ему показалось, что понял), что ему будет нелегко объяснить суть его работы, не упоминая некоторых вещей, идущих вразрез с благопристойностью. Что, если дочка патрона, которая сейчас шагает рядом с ним, почувствует себя по-женски униженной, как, несомненно, с его легкой руки чувствуют себя все посетительницы «Дворца веселья»? Парадиз ответил, постаравшись, как мог, избежать конкретики:
— Ну, там у нас есть всякие штуки, заморочки. Я помогаю дамам пройти сложные участки.
— А вот я ни разу не бывала в вашем «Дворце», — сказала Ивонн.
Это заявление тут же преобразило Ивонн в глазах Парадиза. Все сплетни, которые он слышал о ней, обратились в дым, и она предстала в сиянии чистоты, целомудрия и непорочности.
— Однако, — продолжила Ивонн, — полагаю, такую работу не назовешь неприятной.
В одно мгновение сплетни вновь обрели вес, словно тяжелые черные тучи, призванные заклинанием колдуна. Парадиз решил, что его спутница вконец испорчена, и тут же дал себе зарок, что она будет принадлежать ему и, может, даже сегодня.
— Ну нет, конечно, — ответил он пренебрежительно, — но в основном удовольствие получают зрители.
— Я знаю, — заметила Ивонн.
Такая осведомленность слегка обескуражила молодого человека, однако он продолжил:
— В одном месте там есть воздуходув, и порыв ветра поднимает юбки у дам и даже у девушек, — ему было особенно приятно произнести это «и даже у девушек». — Ну и, понимаете, целая толпа сатиров приходит к нам только чтобы поглазеть. Сатиры — неплохое для них словечко, но мы их называем философами. В общем, потаскуны.