— Продолжай, ты возбудил в нас интерес, — сказал Мальчик-с-пальчик, который, будучи старше, чем оба его приятеля, использовал иногда устаревшие выражения.
— Когда-то он владел землей, на которой сейчас расположен Юни-Парк. Это была его семейная собственность. В общем, достойный господин.
— Если ты такой ловкий, — заметил Мальчик-с-пальчик, — может, ты разузнал, кому сейчас принадлежит земля?
— Разве она не принадлежит Прадоне? — спросил Парадиз, который не терял надежды стать зятем патрона.
— Прадоне? Этому теленку? — воскликнул Мальчик-с-пальчик. — Скажешь тоже! Пари держу, вы не знаете, как и кем был создан Юни-Парк.
— Да нам до лампочки, — отозвался Парадиз.
— Расскажи, — попросил Пьеро.
Мальчик-с-пальчик выпил еще бокал, вытер усы тыльной стороной ладони и поведал следующее:
— Они начинали вчетвером. Прежде всего, конечно, Прадоне — ему принадлежала идея. У него была очень хорошенькая карусель и несколько су в заначке. Затем — Пруйо, его приятель. С ним пришли «Альпийская железная дорога» и его жена, которую вы знаете сейчас под именем мадам Прадоне, и которая такая же мадам Прадоне, как я — папа римский.
— Откуда ты все это знаешь? — спросил Парадиз.
— Пруйо умер, — продолжал Мальчик-с-пальчик, — а его жена, естественно, все унаследовала. Но это еще не конец.
— А Ивонн? — спросил Пьеро. — Она чья дочь?
— Прадоне и его первой жены, которую он бросил и которая теперь держит писчебумажную лавку на улице Пон.
— Вот оно что; теперь понятно, — вставил Пьеро.
— Что тебе понятно? — спросил Мальчик-с-пальчик.
— Откуда ты все это знаешь? — повторил Парадиз.
— Третий компаньон, — продолжал Мальчик-с-пальчик, — был Пердрикс, которого вы оба знаете: полный рохля. Его вклад был небольшим, и он ему остался. Четвертого зовут Пансу, это дядя так называемой мадам Прадоне. Именно ему принадлежит земля.
— Так вот кому Муннезерг ее продал, — воскликнул Пьеро.
— Муннезерг?
— Да, Муннезерг, хранитель мавзолея полдевского князя.
— Полдевского?
И Пьеро рассказал друзьям, что он узнал о часовне с улицы Ларм, о полдаванах и об их князьях.
Двое других историков-любителей с интересом его выслушали. Их охватило мечтательное настроение. Парадиз уже не очень хорошо понимал, где он находится. Мальчик-с-пальчик подумал, что знать предысторию Юни-Парка не лишнее и что с его стороны это предусмотрительно. А еще ему нравилось, что этот вечер все тянется и тянется: он собирался продержаться без сна до пяти часов утра — до отхода поезда в Палинзак.
Пьеро закончил опустошать свою копилку знаний, хотя некоторые детали он обрисовал весьма приблизительно, поскольку нетвердо их помнил. Все трое снова выпили, и Мальчик-с-пальчик, чтобы переменить тему, предложил партию в автоматы по двадцать су. В Юни-Баре как раз имелся отличный аппарат, в котором, когда набираешь тысячу очков, загоралось изображение обнаженной девицы. Пьеро с энтузиазмом согласился, и Парадиз вяло поддержал его, но хозяин кафе предупредил, что уже без пяти два и что он закрывается. Матч был перенесен на другой раз. Подошел гарсон. Мальчик-с-пальчик объявил, что одна бутылка была его, достал из заднего кармана бумажник, но пока не спешил демонстрировать купюру в тысячу франков. Он ждал, что будет делать Парадиз. И Парадиз сделал то, что предвидел Мальчик-с-пальчик (который с удовольствием получил подтверждение своей проницательности): он одолжил ему сто франков.
Приятели отправились в бар при танцплощадке выпить по последнему стаканчику. Затем Мальчик-с-пальчик вернулся к себе, собрал чемодан и, оставив дома полусонную мало что понимающую жену, в пять утра сел на поезд, идущий в Палинзак.
VI
Пьеро был разбужен около семи часов пансионной горничной. Она только что видела в газете заголовок большими буквами: Юни-Парк сгорел прошлой ночью. Новость живо заинтересовала Пьеро. На какой-то миг он встревожился за Ивонн, но о жертвах ничего не говорилось. В заключение газета информировала своих читателей, что причина происшествия остается неизвестной, но специалисты прилагают все усилия для выяснения обстоятельств.
— Выходит, вы остались без места, господин Пьеро, — сказала горничная, думавшая, что он до сих пор работает в Юни-Парке.
Она смотрела на него с симпатией и сочувствием. Из-под одеяла выглядывала только голова Пьеро, ниже шеи он был голым. Выпив накануне больше, чем обычно, он лег поздно, и теперь ему с трудом удавалось держать открытыми оба глаза сразу.
— Выходит, так, — ответил он. — Надо пойти посмотреть, что там случилось.
На самом деле, у него не было ни малейшего желания сейчас же бежать на место пожара, и если он сказал «я встаю», то лишь для того, чтобы заставить горничную выйти. Добившись результата, он вновь закрыл глаза и проспал еще добрый час. Он ощущал настоятельную потребность в этой дополнительной порции сна.
Его одевание и утренний туалет прошли в тумане и сопровождались известными спазматическими напевами. Только выпив кофе в соседнем бистро, он рассудил необходимым и даже срочным пойти увидеть собственными глазами, что творится в Юни-Парке после ночного пожара. И он немедленно отправился туда, но ничуть не ускоряя шаг и вообще не проявляя какого-либо нетерпения, свойственного лишь простоватым натурам, не умеющим противостоять превратностям судьбы.
Пьеро следовал привычным маршрутом и как обычно задержался перед барабаном со стальными шариками. Он никогда не пропускал этого расслабляющего механического зрелища. Затем он свернул на улицу Шайо и сразу заметил отсутствие мачты с самолетами. От плохо потушенного кострища еще поднимался дымок.
Место пожара охраняли полицейские. Люди толпились вокруг, разглядывая обломки и обмениваясь мнениями.
Женщинам из поддельного мрамора досталось отчаянно. В одну ночь они постарели на пятьдесят лет; в их волосах обрисовалась каждая прядь, а груди обвисли до бедер. Более того, они переменили расу: их внушительные дерьеры, почернев, превратили их в стереотипных готтентоток.
Помимо карусели с самолетами, обрушилась вся конструкция «Альпийской железной дороги».
Пьеро присоединился к группе комментаторов, среди которых он узнал нескольких философов. Один толстяк говорил сухонькому старичку:
— Это настоящая катастрофа! Вы не знаете, месье, как это произошло?
— Вроде бы короткое замыкание…
Какой-то тип, что разглагольствовал неподалеку, сопровождая свою речь широкими жестами, поспешил к ним:
— Ничего подобного, месье! Ничего подобного! Я все видел. Я живу там.
Он махнул куда-то в сторону.
— Я все видел из своего окна, — продолжил он. — Это был поджог.
Меньшего слушатели не ожидали.
— Вот как это случилось: той ночью я расстроил себе желудок из-за консервированного рагу с бобами, которое, должно быть, было не слишком свежим. Вдобавок к коликам у меня разыгралась мигрень, я задыхался, и, поскольку я не мог спать, я стал смотреть в окно, а мое окно, господа, выходит туда.
Он опять махнул рукой в том же направлении.
— Из моего окна открывается великолепный вид на Юни-Парк. Вид-то великолепный, но как же шумно! Разумеется, все огни были потушены. Время было часа три ночи. Я дышу свежим ночным воздухом, от которого мне делается лучше, и вдруг вижу: самолеты тронулись с места, отрываются от земли и вот они уже несутся по кругу. Я изумленно смотрю на все это; самолеты вращаются все быстрее, и вдруг вспыхивают! Это, я вас уверяю, было зрелище; я глазам своим не верил! Дальше — больше: самолеты один за одним начинают отрываться и падать, разнося огонь по всему Юни-Парку. Готов поставить что угодно — это было настоящее светопреставление! В два счета этот великолепный парк превратился в пылающий костер. А еще через время — в кучу головешек, в центре которой с адским грохотом обрушилась спирали американских горок. Тогда-то я понял, что наблюдаю самый ужасный пожар современности.
— Только тогда? — спросил Пьеро. — А до того, стало быть, вы думали, что это — наводнение?
Окружающие нашли реплику превосходной, и Пьеро был тем более доволен, что у него не часто получалось высказаться столь метко. Это было не в его характере, и сейчас, бросая фразу, он почти не отдавал себе отчет, что делает.
Свидетель происшествия, оценив за несколько секунд возможность немедленной и беспощадной мести, вроде раздробления на мелкие осколки очков и всех тридцати двух зубов, стирания в порошок височной кости или омыления зобной железы, сделал свои выводы и предпочел махнуть рукой.