— Держу пари, — сказала Леони, — держу пари, что вы знакомы с Элем-Беем.
Элем-Бей был знаменитым факиром родом из Рюэя. Звали его Виктор. В Париже он пользовался известностью.
— Я? — воскликнул Круйя-Бей. — Никогда в жизни, мадам! Элем-Бей? Шарлатан, который позорит профессию! Я вожу знакомства только с подлинными факирами.
— Что вы говорите? — удивилась Леони. — Значит, бывают подлинные? Где же их найти?
— Прямо здесь и сейчас. Вам достаточно взглянуть на меня.
— Откуда вы родом, господин Круйя-Бей? — спросила Леони.
— Из Татавина, на юге Туниса, — ответил факир, решительно отрезая ломтик от куска сыра. — Ах, Татавин, Татавин, иншалла, аль-арабия, халас… Простите, у меня сердце сжимается от ностальгии по родным местам, от тоски по пустыне. Пустыне и ее верблюдам, которые раскачиваются взад-вперед… Вот так, смотрите.
Он поднялся и обошел вокруг стола, подражая походке дромадера. Эзеб и Леони откинулись на стульях и раскрыли рты, настолько им это показалось удивительным.
— Фантастика, — пробормотал Прадоне.
Леони вытирала слезы.
— Нет, серьезно, — заявила она, — я готова была держать пари, что вы родом из Рамбуйе, или из Безона, или даже из Сартрувиля, если судить по вашему выговору.
— Нет, мадам, — ответил факир. — Я настоящий араб, самый что ни на есть. Вот послушайте.
И он испустил вопль, как муэдзин, призывающий на молитву.
— Убедительно, — подтвердил Прадоне.
— Кстати! — воскликнула Леони. — Мне вот что пришло в голову: не брат ли вы Жожо Муйеманшу, который пел в «Эропеен» под именем Шальякё?
— Перестань! Видишь: ты ему докучаешь, — сказал Прадоне, заметив, как вытянулось лицо факира. — А ты? — обратился он к Ивонн. — Тебе не пора?
Не произнеся ни слова, Ивонн поднялась из-за стола.
— Мадемуазель нас уже покидает? — учтиво осведомился Круйя-Бей.
— О, не задерживайте ее, — сказал Прадоне раздраженно. — Ее ждет работа. Впрочем, не слишком сложная и утомительная, как раз ей по силам.
Ивонн вышла из столовой.
— У нее небольшой тир с пулеметом. Это и есть ее работа. По крайней мере, пока она не выйдет замуж. Я уж конечно не стал бы ее содержать за просто так. Хотя, если бы я захотел, средств у меня хватило бы.
— Не сомневаюсь, — сказал факир. — С предприятием вроде вашего у вас, должно быть, отложено немало денег на черный день.
— Уж будьте уверены: я не из тех, кто с дрожью ждет сроков платежей. А все потому, что я сам себе хозяин!
— Тебе совсем нет нужды рассказывать о делах, — заметила Леони.
— Паф-ф-ф! Я не раскрываю никаких секретов. Все знают, что заведение принадлежит мне. Да наверняка он и сам уже об этом догадался.
И Прадоне обратился к факиру:
— У вас есть номера с ясновидением?
— Нет. Да будет вам известно, ясновидение — это сплошной обман.
— Не обращайте внимания, у моего мужа случаются подобные промашки, — сказала Леони. — Что ни говори, он — не орел.
— Все, что я демонстрирую, — продолжил Круйя-Бей, — это основательно, реально и конкретно: шпаги, шляпные булавки, доски с гвоздями, толченое стекло, раскаленные угли. Никакого трюкачества с моей стороны.
— Браво, — с чувством сказал Прадоне.
Но Леони захотелось поддеть факира.
— Вы точно уверены, что вы не брат Жожо Муйеманша? — опять обратилась она к нему. — Помнится, он мне не однажды рассказывал, что его брат, отслужив в Африке, там и остался. Он перепробовал кучу разных профессий, пока наконец не нашел свое призвание: стать факиром. Это, часом, не вы?
— Да оставь же ты его в покое, — вмешался Прадоне. — Можно подумать, что он перед судебным следователем.
— Ошибка, ошибка, — сказал Круйя-Бей. — Я вижу, что мадам хочет подловить меня. Но, разумеется, я не знаю этого Жожо Как-бишь-его.
Он осушил чашечку кофе (обжигающего, как положено) и поставил ее на стол медленным, не лишенным грации жестом. Леони следила за подрагиванием его бороды, которое отражало колебания факира между упорствованием во лжи и признанием (пусть и частичным).
— Сигару? — предложил Прадоне.
Факир взял сигару, аккуратно и изящно отрезал кончик и прикурил ее от зажигалки, протянутой ему хозяином.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо, — добавил он затем. И заключил: — Ну, хорошо. Однако это довольно странное совпадение.
— Так значит я попала в точку? — спросила Леони.
— Это был один шанс из тысячи, — ответил Муйеманш. — Да, меня зовут Робер, а мой брат в самом деле пел на сцене. Выходит, вы знали его? Какая все-таки странная штука — жизнь. Гора с горой не сходится… Так вы его знали?
— Еще как, — подтвердила Леони. — Он был моей первой любовью.
— Это меня не удивляет, — заметил Муйеманш. — Я не встречал большего сердцееда, чем он.
— На что это вы намекаете? — вскинулась Леони.
— Не станете же вы отрицать, что он был тем еще казановой? Да вот вам и доказательство: именно из-за этого он и умер.
— Так он умер? — воскликнула Леони.
Мгновение она колебалась. Но сомнений не оставалось: да, умер.
— Моя первая любовь! — простонала Леони и разрыдалась.
Прадоне бросился к ней, чтобы утешить, но она не желала никаких утешений.
— Довольно жестоко с вашей стороны — рассказывать подобные истории, не подумав о последствиях, — сказал Прадоне факиру. — Вот уж действительно, ясновидение — это не про вас.
— Оставь его, оставь, — пробормотала Леони. — Пусть лучше он расскажет, как это произошло.
— Что же, я не прочь, — сказал Муйеманш. — Только не надо плакать. Ничего не поделаешь, рано или поздно такое случится со всеми, разве нет? Каждому придется через это пройти. Ведь я же не плачу о нем, хотя я — его брат. По правде сказать, я уже привык к мысли, что он умер.
— Давайте уже вашу историю, — сказал Прадоне. — Вы же видите, ей доставит удовольствие ее послушать.
Тем временем Леони немного успокоилась.
— Вы, должно быть, считаете меня дурочкой, — обратилась она к факиру, промакивая платком глаза. — Прийти в такое состояние из-за человека, с которым я познакомилась в семнадцать лет и который бросил меня, когда мне было семнадцать с половиной. Да-да, именно так. Только надо добавить, что именно он открыл для меня любовь. Так, значит, он умер? Я часто спрашивала себя: что с ним сталось? Его имя больше не попадалось мне на афишах. Я полагала, что он влачит жалкое существование где-то вдали от Парижа.
— Нет, это не так. Он умер и больше не влачит жалкое существование и вообще никакое не влачит. А случилось вот что. Он выступал в Палинзаке и влюбился в одну молодую девушку, дочь уважаемого в городе человека. У этого господина имелся в пригороде большой дом с садом, окруженный высокой стеной, и мой решительный братец перелезал через стену, пробирался через сад и проникал в роскошный дом, где его ждала девица, которой тоже было не занимать храбрости. И представьте себе, что однажды утром его нашли распростертым у подножия стены со стороны улицы. Он разбил себе голову, когда перелезал обратно. Череп был расколот до полной непригодности. Вот так умер мой брат.
— Да, вот это смерть так смерть, — с чувством воскликнула Леони. — Это романтично, это исполнено жизни и страсти! У моего Прадоне такой точно не будет, верно ведь, мой котеночек?
— Хм, — отозвался Прадоне.
— А девушка? — спросила Леони. — Что стало с ней?
— Об этом мне ровно ничего не известно, — ответил факир. — Я не могу вам даже назвать ни ее имени, ни адреса. В то время я находился в Александрии, ну, вы знаете, в Египте. Моя мать сообщила мне обо всем в письме, но когда я вернулся в Европу, мать уже умерла, и у меня не осталось больше родных, потому что отца я никогда не знал.
— Выходит, вы сирота, — промолвил Прадоне.
— Однако, каков Жожо, — задумчиво сказала Леони. — Умереть вот так… Ну и история! Невольно думаешь о том, как мы постарели. Те годы были хорошим временем, я была молода, я пела, и мне было плевать на все. Да, я была певицей, господин Муйеманш, исполнительницей легких песенок. Я порхала по сцене в коротеньком платье с блестками, видели бы вы! И держите меня семеро, как я могла коленкой достать до носа! Моим коронным номером было закинуть пятку выше головы. И уж конечно, я не испытывала недостатка в поклонниках. А затем однажды мой голос сломался. Тогда я вышла замуж и уселась за кассу в аттракционе. Но я не забыла моего Жожо.