Трент вздернул брови и проворчал:
— Вчера он настоял, чтобы я ему дал повышенную дозу стрихнина. Надеюсь, он не отважится на безумства.
Катермол не услышал слов доктора, но угадал его мысль.
— Не волнуйтесь, могильщик. Мне сегодня двадцать лет!
Потом обратился к Вулсли:
— Как насчет нескольких лунок?
— Охотно, сэр… У вас хороший вид. Бьюсь об заклад, что сегодня вы сделаете четыре лунки.
— Четыре? — прыснул Катермол. — Вы говорите четыре?.. Я сделаю… Ну, нет… увидите сами!
После четвертой лунки Вулсли провел подсчеты и заявил:
— Мистер Катермол, вы просто удивительны! Вы никогда не были в такой форме. Только что я разрешил вам снять глину с мячика, ведь земля очень мокрая. Вы отказались, и я поздравляю вас с этим. Может быть, хватит на сегодня?
— Я пойду до седьмой, — ответил Катермол.
Доктор Трент, следивший за игрой, вмешался в их разговор:
— Только не это, Катермол! Ваше сердце может не согласиться…
— Зато согласна моя рука, — ответил старец, — как впрочем, мой драйвер и мой мячик… Мячик улетел к пятой лунке.
— Двести ярдов! — воскликнул Вулсли. — Кто играет — Катермол или доктор Фауст?
Он отметил четыре удара до пятой лунки, столько же для шестой. Трент пробормотал:
— Когда я прохожу этот отрезок в пять ударов, я считаю себя асом!
У седьмой лунки мячик замер в нескольких ярдах от грина. Катермол медленно приблизился к мячику. Он выглядел усталым, и Вулсли проворчал:
— Мне хочется отнять у него клюшки!
— Еще бы! — подхватил доктор. — У него грудная жаба… Не сильная, но все же…
Он замолчал, а потом вместе с Вулсли издал вопль ужаса.
Над изгородью торчала голова Арчибальда. Она еще никогда не была столь отвратительной; она гримасничала и кривлялась, а потом из беззубого рта вырвались бранные слова:
— Седьмая лунка! Обезьянья лунка… Вам теперь не придется доходить до нее… старая развалина!
И вдруг старейшина клуба «Сент Эдм» вместо того, чтобы послать мяч в лунку, повернулся спиной к грину и нанес удар.
Свинг получился редкостный; мячик засвистел, как паровая сирена, и голова Арчибальда Снукса скрылась за изгородью — тут же раздался звериный вой.
Секундой раньше у карлика был один глаз, чтобы смотреть на гольфиста.
Теперь он его лишился — мячик Катермола навечно лишил Снукса радости зрения. Старейший член клуба попал в седьмую лунку.
Кто?
В баре клуб-хауза было холодно и темно. Бармен за стойкой разбирал талоны, вел подсчеты и бросал взгляды за окно, где виднелось пустынное поле, окаймленное высокими итальянскими тополями, растревоженными вечерним ветром.
Я хотел уже уйти, но Питер Хивен уходить не собирался и даже потребовал еще виски.
— Вы неправы, Джек, — вдруг сказал он.
— Это ваши слова!
Некоторое время назад в «Клэрионе» мне поручили вести рубрику гольфа, и я опубликовал две или три статьи о психологии гольфистов.
— Пора покончить с вашей дурацкой манерой называть их околдованными! — воскликнул Хивен.
— Это ошибка?
— Несчастье в том, что это правда. Многие другие уже говорили это до вас, и это были не дешевые писаки! К примеру… Вудхауз и Соммерсет Моэм… Но они вызывали улыбку или смех своего читателя, а вы делаете все, чтобы устрашить его, используя вашу псевдо-научную белиберду. Я бы сравнил вас с врачом, который сообщает своим пациентам, что они больны неизлечимой формой рака!
Я никогда не видел, чтобы Питер Хивен так заводился; я был удивлен и сказал ему об этом.
— Что вы думаете о Старджессе? — вдруг спросил он.
На поле «Ред Рокс» игрался крупный матч любителей, и финал должен был состояться на следующий день. Осталось всего два игрока: голландец Бодехюизен и англичанин Старджесс.
— Старджесс, на мой взгляд, неплох, хотя…
Я заколебался, и Хивен усмехнулся.
— Вы видите его, как и я: Старджесс в прекрасной форме, но теряет все свои возможности!
— Так случается с гольфистами, когда они почти уверены в выигрыше. Я об этом и пишу в своих статьях.
— К черту ваши бумажонки!.. Так вот! Эту победу он не одержит… Но я ушел от темы… Я видел, как Старджесс читал вашу последнюю статью. Он читал и перечитывал, и выглядел совершенно очумевшим.
— Кроме намека на состояние околдованности, в котором пребывают некоторые гольфисты, в ней нет ничего сенсационного!
Хивен разом осушил стакан.
— Думаю, вы будете на финале?
— Конечно…
— Тогда понаблюдайте за Старджессом. Сам не знаю, почему прошу вас об этом. По-видимому, я околдован не менее других, но… — Он глубоко вздохнул и прошептал: — Не знаю, но сердце мне подсказывает, что что-то произойдет… Что-то такое, Джек, что вызывает во мне страх!
Ветер усилился, и полем завладели мечущиеся тени.
«Ред Рокс» получил свое имя от нескольких обломков скал красноватого цвета, лежащих в беспорядке у последнего грина. Их считали препятствиями.
Само поле не пользуется большой славой. Он заросло колючим чертополохом и васильками. Профессионалы перестали показываться на нем, а любителям приходится поневоле играть на нем, ибо других в окрестностях нет.
Без несгибаемой воли Питера Хивена (я его считаю идеалистом-безумцем гольфа), вложившего в игру часть состояния, здесь никогда бы не состоялся подобный матч любителей.
После тяжелых отборочных игр осталось всего два относительно известных игрока.
Бодехюизен был коротышкой на коротких ножках, трудный в общении, склонный к вспышкам, но играл он превосходно. Здесь его считали на три четверти профессионалом, который, будучи хитрым евреем, держался за статус любителя.
Старджесс был одним из тех спортсменов Шопшира с манерами косаря, молчаливый и мечтательный, кто протягивает руку побежденному, словно извиняясь перед ним.
Я видел, как он играл на знаменитых полях Пемброка и Демфри, но никогда не замечал за ним странных промахов, случающихся у игроков, когда он стоит на грине с паттером в руке. Поэтому внезапные и странные речи Питера Хивена привели меня в замешательство.
Я перечитал свои последние статьи в рубрике «Гольф», но ничего нового не вычитал бы, не заметь в раздевалке клуба пальто Старджесса с торчащей из кармана газетой.
Она была измята и надорвана, словно ее сворачивали и разворачивали, сминали в комок и распрямляли. Моя статья была отмечена синим крестом, а короткий отрывок был даже подчеркнут: «…колдовство грина — термин, заимствованный мною у Лесли Скотта, внучатого племянника Вальтера Скотта. Этот фантастический игрок, обладатель самых престижных кубков, проповедовал удивительную теорию „невесомых воздействий“ поля. С ними считаются многие игроки высокого класса, хотя профаны считают, что это проявление дурного характера гольфистов. Но известно, что многие игроки бывали иногда выведены из строя и проигрывали из-за самых безобидных вещей: пролетом стаи голубей над полем, прыжком лягушки, криком пролетающей птицы, но особенно присутствием на поле некоторых людей. Скотт называет этих лиц ворами душ».
Эти две строки были подчеркнуты двойной чертой и с яростью, ибо бумага была прорвана в нескольких местах. Этого было достаточно, чтобы я следил во время финала за Старджессом, а не за самой игрой.
Она, к тому же, была неинтересной. Чувствовалась усталость игроков.
Бодехюизен пытался внести в свою игру точность биллиардиста, но это ему не всегда удавалось. Его мячи на трассе то и дело отклонялись от цели. Однако на гринах ему удавалось выправить положение.
Старджесс вначале делал чудеса, и я начал про себя смеяться над Питером Хивеном, когда вдруг на пятой лунке его неудачи стали столь явными, что я не поверил своим глазам.
Погода была отвратительной, то и дело начинался противный дождик; потом вдруг на поле обрушился короткий яростный ливень, и поле покрылось разноцветными зонтиками. Всего присутствовало около сорока зрителей — гольфисты, гольфистки и несколько скучающих кэдди.