Но в этот вечер, паук-крестовик, уродливый, но вполне невинный, чтобы продолжать жить, вызвал у меня приступ отвращения, и я убил его.
Если сказать правду, мой убийственный поступок был вызван тенью паука.
В момент, когда крохотное существо в хитиновом панцире догорало в огне, явился Веллбаум.
Я не любил Веллбаума. Он был далеко не красив, совсем не отличался умом, но у меня не было никаких причин злиться на него. Однако, моя лампа-ведьма отобразила на стене его такую огромную и отвратительную тень, что всё мое существо содрогнулось. Я схватил тяжелый морской ботинок, который оборвал жизнь паука, и со всей силы обрушил его на череп гостя.
Он был убит на месте.
Мне понадобилось целых двенадцать часов, чтобы нарезать его на мелкие красные кусочки и сжечь в печке, которую топил коксом.
Потом я осушил один за другим три стакана виски.
Это был очень хороший виски. Еще никогда я не пил лучшего виски.
Муха
В крохотном закутке, который служил кабинетом Робетту, в углу, под самым потолком, паук сплел плотную сеть.
— Судя по паутине, существо должно быть приличных размеров, — часто говаривал он.
Но не решался убрать паутину, поскольку даже мысль о том, чтобы расправиться с чудовищем, внушала ему страх.
Однажды большая синяя муха наполнила комнату гудением, напоминавшим отдаленный рев самолета.
— Хватит биться о стекла. Лучше попадись пауку! — крикнул Робетта.
Это и случилось, и ужасный волосатый паук появился.
Сверху донесся странный звук секатора.
— Ну и ну… — ошеломленно произнес человек, ибо паук аккуратно обрезал нити, державшие синюю муху, и она возобновила свой полет. — Где это видано!
Робетта следил взглядом за освобожденным насекомым.
А потому не заметил паука, который выбрался из паутины и быстро побежал по потолку.
Когда паук оказался над человеком, он спикировал на темечко Робетты и укусил его.
Этот паук относился к очень ядовитым паукам, и Робетта умер через тридцать секунд, словно его укусила гремучая змея.
Тогда паук и синяя муха набросились на труп и сожрали его.
Краб
Хармон наблюдал, как сумерки опускаются на море. К нему подошел маленький черный человек.
— Мертвая вода, — проворчал он, с отвращением глядя на далекий простор грязи и тумана. — И всё тянется… тянется…
Из зарослей солероса выполз зеленоватый краб, словно пробуя когтистой лапой наступающую ночь.
— Бешеный, предсказывает плохую луну… И жрет падаль, сожри его! — крикнул недомерок.
Он обращался к цапле, которая тяжело махая крыльями, летела над прибрежными песками.
Но птица не расслышала его и унеслась прочь.
— Почему бы тебе самому не сделать это? — спросил Хармон.
— Я не могу, — ответил человечек. — Мое имя Краб. Хармон неоднократно слышал о подобных обычаях среди людей джунглей и леса. Он поглядел на животное, ползущее по водорослям.
— Это — морской паук, — сказал он.
— Вы говорите… паук? Ну, это совсем другое дело! — воскликнул человечек.
И ударом пятки раздавил краба.
— Ты знаешь, — с улыбкой сказал Хармон, — что морской паук вовсе не паук, а один из видов краба.
Туземец ошеломленно посмотрел на него.
— Краб… и я его убил!
В его руке блеснуло лезвие, и через мгновение Хармон с перерезанным горлом рухнул на землю.
— Он сам виноват… — захныкал маленький человечек. — Краб… Заставить меня так поступить… Поганый человек… Поганый человек!
Ткачиха
Арахна: Юная лидийка, которая бросила вызов Минерве и превзошла ее в искусстве ткачества. Разгневанная богиня разорвала сотканное ею полотно. Арахна впала в отчаяние, и Минерва превратила ее в паука.
Эти строки, заимствованные из энциклопедии, требуют, чтобы я рассказал историю ткачихи, которая, как утверждает мифология, была прекрасной, гордой и умелой в рукоделии.
Однажды ветер принес мне клочок полотна тончайшей выделки и невероятной мягкости. Еще ни один восточный шелк не был так приятен на ощупь, как это крылышко бабочки.
Мне пришлось прибегнуть к памяти крестьян и моряков, чтобы выяснить, откуда в этот день дул ветер и какова была его сила. Потом я обратился к ученому-математику, чтобы рассчитать расстояния и их вероятности.
Благодаря моему плодотворному терпению, я узнал, что некая дама по имени Попьетт ткет удивительные полотна. И я стал мечтать об Арахне.
Вера в мифологию греков столь же сильна, как религиозная вера, а я никогда не отрицал полностью существование олимпийских богов. Но был крайне разочарован тем, что вышеназванная Попьетт была стара, как фея Карабосс, и никак не напоминала юную и прекрасную ткачиху.
Я долго думал о Минерве… и однажды вечером…
Я тайно проскользнул в домик, где потрескивал старый ткацкий станок, схватил старую Попьетт за плечи и повесил ее.
— Завтра, — сказал я себе, — когда я вернусь сюда, она будет превращена в паука. Такова моя вера в чудесные метаморфозы.
Я был удивлен и крайне разочарован, когда на следующий день вместо живого и подвижного паука, я увидел висящую старуху Попьетт, столь же уродливую и скукоженную, какой она была накануне.
Чудовище
Тигр в зоопарке спал, прислонившись головой к прутьям клетки.
Тетушка Пат приласкала его и лишилась трех пальцев от удара когтями. Но она продолжала любить животных, в том числе, и тигров, но пауки были исключены из круга ее любви.
Перед тем, как она отправлялась на прогулку в сад, я должен был уничтожить всех пауков-крестовиков с их волосатыми лапами и пауков-сенокосцев. У тетушки Пат было слабое сердце, и надо было избавить ее от того ужаса, который внушали ей паукообразные.
Однажды утром, когда она по каплям отмеривала свой ежедневный дигиталин, послышалось яростное царапанье у двери.
Обычно кошка Гримми так выражала свое желание быть допущенной к тетушке Пат, но еще никогда она не проявляла такого рвения и желания.
— Подожди, милая, иду, — сказала тетушка Пат.
И открыла дверь.
На пороге на волосатых лапах покачивался паук высотой в один фут, а его многочисленные глаза горели пламенем.
Тетушка Пат глубоко вздохнула, опустилась на пол, и сердце ее перестало биться.
Я унаследовал дом и двенадцать сотен фунтов ренты. Мочевой пузырь свиньи, папье-маше, клейкая лента и флуоресцентная лента — чудовищный паук обошелся мне в пятнадцать шиллингов.
Беглецы
Художник с большим воображением сказал так:
— Я нарисую триптих во славу паука, по одному на каждую створку.
Он так и сделал, а поскольку отличался новыми идеями, пауки, которые стары, как мир, были глубоко возмущены и покинули картину.
Они были даже оскорблены. Первый тем, что его изобразили в виде семиэтажного здания, второй тем, что выглядел маленьким чемоданом, а третий тем, что в точности походил на Людовика XV.
По дороге они встретили толпу бродяг, которые трещали, как сороки, выли, как собаки, и плакали, как телята. Все они были поэтами, которые направлялись в страну Никуда.
Беглецы присоединились к разношерстной толпе и шли, пересекая по пути горизонты до границ бесконечности, сея поэмы, сонеты, рондо, акростихи и баллады, воспевающие красоту и величие Семиэтажного Паука, Паука Маленького-Чемодана и Паука Людовика XV.