— Грязный шпион! — закричал он и поднял руку.
С невыразимым ужасом я увидел, что он сжимал в руке громадную сечку, заточенную словно бритва.
— Скотина! — рявкнул он.
Лезвие просвистело около моего носа, и во все стороны полетели осколки бутылок — в погребе запахло портвейном и ромом. И тут, как ни странно, ко мне вернулось самообладание — я перестал страшиться невидимки — передо мной стоял помешанный.
— Полковник, — спокойно сказал я, — вам мало одного призрака, который является без четверти час?
Он замер и тихо опустил сечку, зловещие огоньки померкли в опустевших глазах. Лампа упала и погасла, но, к счастью, не взорвалась.
Несколько минут я стоял в непроницаемом мраке. Воцарилась непроницаемая тишина — ни малейшего стука.
Я чиркнул спичкой и увидел полковника Крафтона распростертым на плитах погреба. Он был мертв.
Я немедленно покинул дом и, где вброд, где вплавь, добрался до трактира «У веселого возчика». Наутро вернулся в дом вместе с судебными чиновниками, и врач констатировал, что полковник Крафтон умер от разрыва аневризмы.
— Разройте пол погреба, — сказал я полицейскому офицеру.
— Зачем?
— Чтобы извлечь труп миссис Крафтон, убитой ревнивым мужем.
Труп с рубленой раной на голове был найден.
Тогда я рассказал мрачную историю о странных ударах, звучащих в ночи, и умница-врач покачал головой.
— Понимаю вас, мистер Репингтон, — сказал он. — Вы слышали биение сердца преступника, усиленное его собственным ужасом от содеянного. Случай исключительно редкий, но не единственный в анналах медицины. Его сердце разорвалось от бешеного биения этой ночью. Боже, что выстрадал этот человек!
— Однако, — сказал я, — не это навело меня на мысль о возможной виновности полковника Крафтона… Быть может, доктор, я удивлю вас, сказав, что вечером и во время ночной беседы меня одолевал смутный страх.
— Инстинктивный?
— Вовсе нет, дедуктивный… и он происходил от лубочных картинок, мысль о которых не оставляла меня.
— Объяснитесь, — потребовал врач.
— Я никогда не видел столь полной коллекции, как у полковника Крафтона. В ней имелись все сказки, кроме самой известной истории, о которой знает любой малыш.
— А именно?
— Истории Синей Бороды! Крафтон не мог вынести обвинительного рисунка, муж-убийца напоминал ему о собственном преступлении. Эта странная лакуна заставила работать мою мысль, и задолго до рокового часа я начал догадываться…
Мепл Репингтон считал, что это печальное приключение положило конец его литературной карьере, открыв путь в полицию.
— Чертов Репингтон, я не знал об этом его приключении, — произнес мистер Триггс, присовокупив свой голос к выдумке и простительному греху сочинительства.
Мистер Пайкрофт пробормотал:
— Они пили араковый пунш. Если хотите, я вам приготовлю такой же.
— Эта история, — продолжал Триггс, — напоминает мне дело Криппена. Я видел его в суде — у него было доброе задумчивое лицо, и в нем чувствовался человек науки.
— Я приготовлю араковый пунш, — пообещал аптекарь.
— Ах! Ах! — воскликнул мистер Дув, радуясь удачному рассказу, — араковый пунш. А где же лубочные картинки?
— Я их очень люблю, — признался мистер Пайкрофт.
Мистер Триггс обсуждал с миссис Снипграсс меню обеда, которым хотел отблагодарить мистера Пайкрофта. Он колебался между свежей морской рыбой и дичью, когда явился мистер Дув и объявил новость.
— Мистер Пайкрофт умер! Он принял такую дозу цианистого калия, что от него за милю несет миндалем, как от итальянского марципана. Мистер Чедберн собрал комиссию и поручил мне сообщить, что вы включены в нее. Это займет несколько минут, ибо самоубийство не вызывает никаких сомнений, а вам вручат вознаграждение в шесть шиллингов и пять пенсов.
— Но почему этот славный человек оборвал свою жизнь?! — вскричал мистер Триггс.
— А с каких пор доискиваются причин событиям, происходящим в Ингершаме? — ответил вопросом на вопрос мистер Дув.
— А я так хотел узнать рецепт аракового пунша, — печально сказал Триггс. — Мне положительно не везет.
VII. Страсть Ревинуса
Трагическая кончина аптекаря Пайкрофта стала темой устной хроники, и слава мистера Триггса несколько померкла.
Он не стал переживать. Напротив, обрадовался, ибо знал, что не заслуживает ее. И чем больше он размышлял о тайне Пелли, тем яснее понимал, что разоблачение мясника Фримантла ничего не разъяснило.