Она следила за мной с невероятным страхом во взгляде остекленевших глаз. В это мгновение разразилась гроза, и мы побежали к мостику.
День завершился жалким возвращением в дом. Вестибюль был залит водой, стекающей с наших одежд, со шляпы боливар отца, с бачков господина Ипполита и платьев женщин, которые набрали небесной влаги во время нашего бегства.
Затем был обычный воскресный вечер, как другие воскресные вечера. Все уселись вокруг стола. Сестры Амбелис обжирались мясной кулинарией, а господин Ипполит и мой отец пили ромовый грог.
— Сколько раз я говорила, — закричала ночью Мели. — Он увидел большую белую даму.
Она проорала свои гневные слова луне, прекрасной круглой луне, светившей в окно.
— Луна и шторы, — проворчала она. — Надо быть полным дурнем, чтобы видеть в этом белую даму.
Я возмутился:
— Она смотрела на меня такими глазами… Какие глаза!.. И она приближалась ко мне!
— Прекрасно, — сказала в заключение Мели. — Подели это с белой дамой или луной!
И залепила мне звонкую пощечину.
Так прошло и закончилось прекрасное воскресенье.
Через двадцать лет «Чудесный Кабачок» превратился в бистро для портовиков, в основном, для матросов, поскольку портовые сооружения разрослись, а суда становились на стоянку в непосредственной близости от заведения.
Когда я толкнул дверь, все толпились вокруг молодой рыдающей и икающей женщины, которая пыталась утопить свои горести в стакане со спиртным.
— Говорю вам, ее убили, ее бросили в канал, — вопила она меж двух глотков.
— Да, нет Зоэ, просто несчастный случай, — успокаивал ее шлюзовик. — Очень печально, но такие вещи случаются.
— А убийства детей тоже случаются, — рыдала она, — и это произошло с моей малышкой… Боже, она была старшей из моих трех девочек и была вылитой мною, когда мне стукнуло шесть.
Хозяйка кабаре приветствовала меня сердечными словами: «Здравствуйте, капитан! Вы пробудете здесь какое-то время?»
— Недолго, — ответил я. — Два или три дня. Мы загрузили плохой уголь. Его надо заменить.
Я глянул на плачущую женщину. У нее было плоское лицо, округлое и бледное, слишком светлые выпученные глаза и ужасные жидкие волосы цвета грязного льна.
Она то и дело повторяла:
— Она была, как я в ее возрасте, и мы жили вон там… — ее палец указывал через окно на несколько домиков, словно забытых на пустыре.
— Это, очевидно, несчастный случай, — сообщила мне хозяйка заведения. — Эта девчонка, как и другие, весь день играла на берегу канала. А мать утверждает, что ее туда сбросили. Я спрашиваю себя: а зачем?
— Глядите, — продолжала кричать женщина, потрясая куском картона, — вот ее портрет. Я с ним больше не расстаюсь… Боже! За что мне такие беды?
Люди вежливо передавали друг другу фотографию.
Я не удивился, увидев девчонку с испуганным луннообразным лицом.
— Настоящая лунная голова, не так ли? — шепнула мне хозяйка. — Ее матери не стоит хвастаться сходством с ней.
Накануне вечером, когда я покинул судно и направлялся в кабачок, я увидел девчонку, идущую по берегу канал.
Она заметила меня, и ее выпученные оловянные глаза наполнились ужасом.
Как двадцать лет назад, такие же глаза смотрели на меня через верх стены…
Я толкнул ее. Раздался едва слышный плеск воды в шлюзе.
Вдали, за окружной дорогой, над вершинами итальянских тополей горела прекрасная круглая луна.
— Быстрее, нам надо перейти через мостик до начала грозы!
Мощная рука сжимала мою кисть и волокла за собой.
— Нет!
Мне кажется, я прокричал это слово сквозь яростный порыв ветра, внезапно обрушившийся на пустырь, но мой крик не был услышан той, которая тащила меня.
Ибо тащила меня на буксире… Мели!
Вдали послышался тройной рев сирены, умерший с порывом ветра: это был призыв моего судна «Квентин».
Я обернулся.
И увидел узкие и розовые домики, очертания которых исчезали, размытые струящейся водой.
Меняющиеся образы смешивались с окружающей местностью, тонувшей в тяжелой серости тумана.
Через несколько секунд мир исчез в пелене дождя и тумана.
Передо мной и Мели мелькали бегущие силуэты отца и сестры, сестер Амбелис и господина Ипполита.
И день закончился после жалкого возвращения.
Все уселись вокруг стола. Сестры Амбелис обжирались мясной кулинарией, а господин Ипполит и мой отец пили ромовый грог.