Я видел себя сидящим рядом с сестрой. В зеркале гостиной отражалось худое и хитрое лицо мальчугана десяти лет, который ждал неминуемых упреков и подзатыльников.
Я крикнул:
— Всё это ложь… Всё это неправда! Я — капитан «Квентина», который вот-вот уйдет в плавание!
Было видно, что никто меня не слышал, а я продолжал кричать, напрягая все силы:
— Я возвращаюсь в Австралию, в Сидней. Я возвращаюсь к жене, которая живет на Вайнаярд-стрит. Что я делаю среди вас в этом доме? Это — ложь, чудовищная ложь!
Моя мать принялась ворчать:
— Ты когда-нибудь научишься прилично есть? Ты уже съел два эклера. С тебя хватит!
Я завопил, словно в бреду:
— Кто вы такие? Куклы? Вас даже нет! Вот уже четыре года я командую «Квентином», и повторяю, что возвращаюсь в Австралию! Вы прочие… ну и шутка! Я был на похоронах матери… Мой отец однажды смылся с мадмуазель Матильдой… Мари похитил какой-то недоносок… Ипполит, старая обезьяна, также поступил с моей сестрой… А вы сидите здесь… Пьете и едите… Ну и шутка!
— Мадмуазель Матильда, попробуйте эту куриную грудку. Она такая нежная, — просюсюкал мой отец сладко-медовым голосом.
— Проклятая сволочь! — воскликнул я. — Ты подписал все бумаги, когда отправил меня юнгой в плавание. Но вдова арматора сжалилась надо мной. Я получил все патенты, а позже она доверила мне командование одним из своих судов. Вот какова истина, а вы, прочие…
— Восхитительно, — проворковала мадмуазель Матильда и покраснела.
— Отвратительные людишки, вот вы кто. И вообще, кто вы, хотел бы я знать? Вы не настоящие, не настоящие, не настоящие!.. — в бредовой ярости кричал я.
Господин Ипполит передал мне кусок утки в роме, а Мели возмутилась:
— Чтобы это замутило ему голову… и он проснулся с криком, что зеленый человечек прячется у него под кроватью. А может, примет луну и шторы за большую белую женщину!
Я осклабился.
— Мели!.. Ха-ха, Мели!.. Она ушла нас и скурвилась в каком-то заведении. Стала шлюхой, которая готова на всё за сто су…
Я кричал во весь голос, размахивал руками, но было видно, что меня не слышали, и не видели моих яростных жестов.
И я заговорил спокойным голосом:
— Расскажу вам нечто подлинное, хотя вы не настоящие. Незадолго до этого видения почти в стельку пьяная Зоэ собиралась вернуться в свой узкий домик, чтобы предаваться там воспоминаниям.
Я согласился проводить ее. Когда мы оказались у канала, она принялась стонать:
— Здесь убийца бросил мою девочку в канал!
Она любила слушать, как вода падает каскадом из щелей шлюза.
Она, наверное, кричала… скажите, капитан? Вы не слышали ее криков?
— Она не кричала. Уж я-то знаю, потому что сам столкнул ее в канал. А теперь отправляйся к своей Луннолицей!.. Ты сама Луннолицая…
Ни криков, ни бульканья. Зоэ ушла под черную и блестящую воду, как свинцовое грузило.
Моя сестра села за пианино, а отец сказал:
— Мадмуазель Матильда нам что-то споет.
— С меня хватит, — сказал я. — Я ухожу. У меня слишком велико желание начистить вам всем морды!
Но я не сдвинулся с места, а мадмуазель Матильда запела:
Мели с ворчанием уложила меня в постель.
— Не пытайся выть на луну, как собака, иначе получишь по заднице!
Я не выл, хотя луна с помощью кружев на шторах обратилась в большую белую даму.
Год следовал за годом. Это единственное, что я помню о времени. Я мог бы сказать: годы следовали за годами. Мир, который однажды показался мне укутанным в дождь и туман, теперь превратился в одни и те же образы, которые возвращаются на свои места, как спицы вращающегося колеса.
Мое существование, а оно есть существование десятилетнего мальчугана, запертого в вечном воскресенье, которое начинается с грозы, отчаянного бегства под дождем и порывами ветра, с возвращения в дом и ужина, за которым раздается глупая старая песенка, где меня никто не слушает, вернее, не слышит. И вечер завершается появлением большой лунной дамы.
И этот мир, неизменность которого открывается мне всё больше и больше, не отпускает меня, чтобы я мог его покинуть и вернуться в подлинное время и нормальной человеческой жизни.
Осмелюсь ли я дать определение той кристаллизации пространства и времени, и спросить, что за адская магия лежит в ее основе?
Однако мне кажется…
Что-то в поведении белой дамы изменилось. Исчезла свирепость большого лунного лица. Еще чуть-чуть и, быть может, осмелюсь прочесть на нем обещание.