— Напрасно думаешь, Иван Сергеевич, что он не оставил никаких следов. Возможно, что он изменил голос, выдумал себе имя и фамилию, но… но след он все же оставил. Я жду один звонок, и этот звонок может многое изменить. Подождем до утра…
Куприянов дает объяснения
Прежде чем оказаться в кабинете Дробова, Куприянов прождал вызова не менее часа. «Изучают протоколы обыска, — подумал Куприянов. — Бобики желторотые!»
В действительности же Дробов в это время «распиливал» Мохова.
— Вы что же, даже не осмотрели карманы его болоньи? — ледяным тоном спрашивал Дробов.
— Осматривал, Василий Андреич. Искал перчатки… сунул руку в один карман, в другой — ничего нет… пусто…
— Пусто? То есть как это пусто?! Вам, очевидно, лень было вывернуть карманы? Может быть, вы забыли соответствующие инструкции. Спросили бы у практикантов, которые помогали вам производить обыск. Вам было лень, а вот следователь Дорофеев не поленился и вывернул их. Вывернул и обнаружил в глубине забившийся в шов крохотный бумажный катышок. А катышок этот — не что иное, как обрывок билета в кино «Антей» на пятое сентября. И хотя место на обрывке не сохранилось, но сохранились часы сеанса. Куприянов был пятого сентября на том самом сеансе, когда была убита Кривулина. Вы понимаете, черт подери, значение такой находки?!
Мохов, бледный, пристыженный, стоял держа руки по швам, не находя слов в оправдание.
— Молчите?! — накалялся Дробов. — Не мудрено. Говорить вам нечего! Постыдный факт! Имейте в виду, он будет предметом особого разбирательства.
Мохов продолжал молчать.
— Прикажите Куприянову войти!
Куприянов вошел в кабинет Дробова уверенной походкой, лицо его не выдавало тревоги. Он был убежден, что вызов в милицию не имеет никакого отношения к ОБХСС.
— Садитесь, Григорий Матвеич, — пригласил Дробов. — Хочу задать вам несколько вопросов.
— Прежде скажите, в чем меня обвиняют? — ощетинился Куприянов. Придя к убеждению, что его пребывание в милиции не связано с ОБХСС, он решил не обороняться, а наступать. — По закону вы обязаны сначала предъявить обвинение, а потом уже допрашивать.
— Совершенно правильно, Григорий Матвеич. — Дробов заставил себя улыбнуться. — Приятно, когда граждане знают не только свои права, но и чужие обязанности. Поэтому ставлю вас в известность, что в настоящее время вы ни в чем не обвиняетесь.
— Тогда почему же вы меня допрашиваете?
— Я вас не допрашиваю, я не следователь, а старший инспектор уголовного розыска. Наш разговор является продолжением вчерашнего опроса, произведенного товарищем Моховым во время обыска. Хочу получить от вас некоторые дополнительные объяснения.
— От меня?
— Именно от вас, Григорий Матвеич.
— Так я уже все сказал.
— Необходимо кое-что уточнить. Постарайтесь припомнить, как вы провели вечер третьего сентября.
— С какого часа вы считаете вечер?
— Допустим, с девятнадцати часов.
— Значит, как провел вечер третьего с семи часов?
— Совершенно верно. Как можно подробнее.
Куприянов наморщил лоб. На его лице Дробов по-прежнему не улавливал испуга. «Этот, видать, не «сявка», придется попотеть», — подумал он.
— В семь вечера я был дома, — сказал, подумав, Куприянов.
— И больше уже не выходили из дома?
— Выходил… За сигаретами.
— Купили сигареты и вернулись домой?
Куприянов бросил быстрый взгляд на Дробова:
— Заскочил по дороге в «Гастроном».
— Что вы там купили?
— Купил банку скумбрии в томате… потом бутылку… пол-литра, значит, водки…
— Вы хотели сказать — бутылку коньяку?
— А хотя бы и коньяку? Зарплата мне позволяет! — вызывающе сказал Куприянов.
— Разумеется, позволяет. Ну а потом?
— Потом вернулся домой.
— А потом?
— Что «потом»?
— Вернулись домой с бутылкой коньяку, с закуской, а дальше? Выпили в одиночку, закусили скумбрией и легли спать? Так, что ли?
Куприянов отвел глаза в сторону:
— Зачем же спать. Так рано я не ложусь. Зашел один человек, посидели немного, телек посмотрели, то да сё, за разговорами и не заметили, как пару часов пробежало.
— Скажите, у Кривулиной был знакомый по фамилии Клофес?
— Не слыхал про такого.
— А про Марка Даниловича слышали?
— Тоже не слыхал.
— Скажите, покойная Кривулина любила выпить?
— Пьяной ее не видел.
— Третьего сентября, когда вы выпивали с вашим знакомым, Скрипкина была дома?