Кулябко вскинул на Дробова вопрошающий взгляд:
— Вы решили провести следственный эксперимент? Но ведь Клофес записан с телефона, а вы хотите записать его через микрофон. Звучание неизбежно будет иным. Такой материал Дорофееву ни к чему!
— Ну что вы, право, — обиделся Дробов. — У меня вырисовывается план, по которому мы сможем провести точный эксперимент.
…Дробов появился в клубе за час до начала репетиции. Уже в холле первого этажа его оглушила какофония всевозможных звуков. Из какой-то комнаты слышались бухающие удары в барабан и пронзительный звон меди — ударники из музыкального кружка разучивали свои партии. С верхнего этажа неслась песня — шла спевка заводского хора. Откуда-то слышались непрерывные сухие пистолетные выстрелы — в бильярдной шел турнир «мастеров кия».
Дробов поднялся в буфет, он здорово проголодался: столовая гостиницы была закрыта на ремонт. В единственный ресторан городка стояла очередь на улице.
Посетителей в буфете не было. За служебным столиком у окна судачили буфетчица и официантка. Заметив Дробова, буфетчица лениво направилась к стойке.
— Чем угощаете приезжих гостей, товарищ буфетчица? — спросил Дробов. — Учтите, что у меня отличный аппетит. Таких людей и кормить приятно.
— Что имеем, все перед вами.
— Сосиски? Сардельки? Чем сегодня богаты?
— Все перед вами, под прилавком товар не держу.
— Так… — Дробов печально взглянул на буфетную стойку: бутерброды с докторской колбасой и сыром, окаменевшие пряники, винегрет. — А нельзя ли яишенку?
— Вот люди! Я же сказала: что видите, то и есть, а чего не видите — того нет!
— Тогда попрошу чашку кофе…
— Кофе сегодня не будет, кофеварка сломалась.
— Тогда — стакан чая…
— Чая надо подождать — «титан» еще не включен.
— Ладно… — тяжело вздохнул Дробов. — Дайте пару бутербродов с колбасой и сыром, ну и бутылку пива. А какие у вас конфеты?
— Все перед вами.
— Понимаете, мне для подарка… Хочется что-нибудь хорошее… в коробке.
— В коробках нет.
— Говорят, у вас есть конфеты «Пьяная вишня»?
— Были, да сплыли. За два дня раскупили.
— Вот досада! Надо было вчера к вам зайти.
— Вчера? Да их уже дней десять как нет.
— Может, где-нибудь в магазинах есть? Не знаете случайно?
— Вот уж не ищите! Кроме моего буфета, их нигде не было. Сама в Таллине вырвала сорок коробок. Сама вырвала, сама привезла!
— Это вы молодец! Неужели сорок коробок за два дня расхватали?
— Точно. Я их и на прилавок не ставила. Наши артисты все расхватали.
— Какие артисты? Разве у вас есть театр?
— Театр! — презрительно хмыкнула буфетчица. — Наши самодеятельные. Перед отъездом в Ленинград.
— A-а… Этих артистов я знаю. И товарища Летову знаю. Кто же из них такой любитель конфет?
— Да все любители! Летова две коробки схватила, Матеюнас две, Шадрин, помню, взял, Остросаблин… всех теперь и не упомнишь.
— Жаль, что мне не досталось. — Он взял тарелку с бутербродами, бутылку пива и сел за столик.
«Значит, Шадрин покупал «Пьяную вишню» накануне отъезда в Ленинград»… — думал Дробов, машинально жуя черствый бутерброд. Он вынул из кармана театральную афишку спектаклей, шедших в Ленинграде. Хотелось еще раз проверить, в каких спектаклях был занят Шадрин. В чеховской сцене «Свадьба» Шадрин в очередь с Остросаблиным играл роль Ревунова-Караулова, в «Гамлете» — могильщика. В других спектаклях Шадрин не значился. «Значит, ты, голубок, на характерных ролях? Ну-ну, скоро мы узнаем, что у тебя за характер».
К семи часам Дробов вошел в фойе третьего этажа. Навстречу ему поднялась встревоженная Летова:
— Василий Андреич, Сомов установил в репетиционной комнате микрофон, сказал, что репетиция будет записываться на магнитофон. Об этом вы мне не говорили. Все участники взволнованы, никто не понимает, зачем это… возникают разные тревожные предположения…
— Вера Федоровна, дорогая, успокойтесь сами и успокойте других. Просто забыл вам сказать: записываю на всякий случай, мне это может пригодиться.
— Ну все-таки, что вы имеете в виду?
— Разве я не говорил вам, что мне предстоит делать доклад о постановках Шекспира на сценах самодеятельных коллективов? Естественно, что некоторые свои выводы и положения мне хочется подтвердить конкретным материалом, то есть звукозаписями. Такие записи я делал и в других коллективах самодеятельности. Вот и все. Так что для волнений нет никаких оснований.
— Как сказать, — протянула Летова. — «Нет основания для волнения». А вдруг вы этой записью будете подтверждать уничтожающие нас выводы?