— Попрошу вас, дорогая Вера Федоровна, — начал он, расхаживая по небольшому номеру, — попрошу рассказать о ваших подопечных. Меня давно интересует вопрос, кто, как, каким путем приходит в пашу самодеятельность. Понимаю, о всех рассказать не можете, ограничимся участниками вчерашней репетиции.
— Не знаю, что, собственно, рассказывать. — Летова была недовольна таким оборотом беседы. Ей хотелось вести творческий разговор, но, оказывается, товарищ из Ленинграда недалеко ушел от Сомова: тот тоже вечно требует какие-то анкеты, характеристики. — Кто где работает — это я знаю. Мне кажется, самое важное для меня, как руководителя творческого коллектива, знать, вернее понимать, кто талантлив, а кто нет и каковы возможности каждого. Остальное для настоящего искусства значения не имеет.
— Вы думаете? — строго спросил Дробов. — A вот у Станиславского была другая точка зрения. — Дробов не имел никакого понятия о точке зрения Станиславского на этот вопрос, но расчет его оказался правильным: авторитет Станиславского сделал свое дело.
— Да нет, я, конечно, знаю более или менее о каждом, не первый год работаю. Но согласитесь, что знать подробно о всех… при моей загрузке…
— Конечно, конечно, я понимаю, — быстро согласился Дробов. — Ограничимся в нашем разговоре, так сказать, «шекспиристами». Сведения мне нужны для доклада, да и для статьи небезынтересны. Меня интересует их психология. Не испугались ли они глубины, масштабности необычных для нас страстей шекспировских героев?
— Вот уж нет! — живо отозвалась Летова. — Поначалу я была уверена, что Шекспир их испугает, казалось бы, все чуждо: эпоха, герои, проблемы, психика. Но мои сомнения исчезли при первой же застольной читке. Вернее, после читки, когда началась «драка» за роли. На роль Катарины претендовали сразу четыре исполнительницы. Представляете, в каком я оказалась положении?! Кому из трех отдать предпочтение? Я говорю «из трех», потому что четвертая явно не годилась на такую роль по своим внешним данным. Я остановилась на Левиной, но пока что недовольна — деревянная она какая-то… Скованная…
— Очевидно, не может войти в образ, уйти от самой себя, преобразиться, — сказал Дробов, вспоминая формулировки, читанные им в газетных рецензиях на спектакли.
— Уйти от самой себя? Когда я училась в институте, я слушала лекции замечательного педагога и артиста Бориса Андреевича Бабочкина. Так вот, он всегда утверждал, что актер, преображаясь, должен оставаться самим собою, должен идти от самого себя. Вы не согласны с этим?
Дробов понял, что Летова втянет его сейчас в сложнейший театроведческий спор.
— Это требует специального разговора, — сказал он. — Мы еще к нему вернемся. Вы рассказали о реакции женского состава, а как реагировала мужская часть коллектива?
— Почти так же. Плантагенет и Сеффолк — вот две роли, вокруг которых разгорелись главные страсти. Не представляете, как мне было трудно. Да что я говорю «было трудно»? Страсти не улеглись до сих пор. На роль Плантагенета претендовали трое, на роль Сеффолка — двое. С Сеффолком было лучше, потому что Шадрин имел явные преимущества перед Луговым, а с Плантагенетом хуже — двое из троих безусловно имели равные шансы. Я остановилась на Раузине из милиции только потому, что он пластичнее других, в шекспировских пьесах пластика важна, как нигде. И вот теперь соперник Раузина даже не здоровается с ним. Впрочем, и Луговой не скрывает своей неприязни к Шадрину.
— А Шадрин, вы считаете, справится с ролью? Как он прошел в Ленинграде? Если не ошибаюсь, он играл в «Свадьбе» Ревунова-Караулова?
— В Ленинграде ему не пришлось играть.
— Как не пришлось? Я говорю о Шадрине. Разве вы не показывали в Ленинграде «Свадьбу»?
— Показывали, но без Шадрина. Он так подвел нас! Я думала, у меня будет инфаркт! В «Гамлете» он играл роль могильщика, дублера у него нет. А в «Свадьбе» он играет в очередь с Остросаблиным. Причем Остросаблин, безусловно, переигрывает его. И вот когда второго сентября выяснилось, что сцены из «Гамлета» не пойдут, Шадрин в тот же день запил. Представляете? Кошмар! Стыд! Вечером я усадила его пьяного в поезд и дала телеграмму Левиной, чтобы встретила. Я, конечно, сообщила на завод о его безобразном поведении. Это счастье, что у него был дублер.
Рассказ Летовой ошеломил Дробова настолько, что он не сразу нашел нить дальнейшего разговора. «Значит, в день преступления Шадрина в Ленинграде не было? Впрочем, почему не было: второго уехал, а третьего мог вернуться. Вполне допустимо, тем более что такой вариант как нельзя лучше устраивал Шадрина: уехал из Ленинграда второго, а преступление совершено пятого. Проверить, тщательно проверить его алиби!»