«И верно, он одержим Шекспиром, — подумал Дробов. — Вернее, не Шекспиром, а шекспировскими злодеями».
Дробов пристально вглядывался в Лугового, внешность которого не понравилась ему с первого взгляда: на тонкой шее покачивалась маленькая лысеющая голова, большие круглые очки прикрывали редкие белесые брови, время от времени он почему-то надувал щеки. Глядя на эту очкастую голову с надутыми щеками, Дробов вспомнил об учении какой-то индусской секты о том, что души умерших людей переселяются в различных животных. «Душа Лугового после смерти обязательно переселится в кобру», — подумал он и тут же рассердился на себя. Сколько раз убеждался он, как опасно принимать во внимание внешность людей. Год назад в него стрелял бандит, носивший кличку Христос. Бандит и верно был похож на классическое изображение «сына божия». Дробов остался жив только потому, что электромонтер ЖЭКа — один из понятых — выбил пистолет из рук Христа. У понятого была круглая большая голова с приплюснутым переломанным носом, маленькие, глубоко сидящие бесцветные глазки, низкий лоб. Когда в управлении внутренних дел ему вручали ценный подарок, Дробов узнал, что этот человек с лицом убийцы усыновил двух сирот из детского дома, о которых заботится, как родной отец…
Наконец Дуговой перестал шевелить губами, вытащил сигарету и стал вертеть в руках коробок со спичками. Было ясно, что сейчас он пойдет курить. И верно, Луговой направился к выходу. Через минуту поднялся и вышел Дробов.
Луговой сидел на широком подоконнике, в его бледных губах была плотно зажата дымящаяся сигарета.
Дробов подошел к нему с незажженной папиросой и попросил прикурить. Луговой с любезной улыбкой протянул ему спички и подвинулся, как бы приглашая Дробова сесть рядом.
— Вы, кажется, принимали участие в ленинградском смотре? — начал разговор Дробов, садясь на подоконник.
— Да, посчастливилось.
— Долго у нас пробыли?
— Совсем мало, с первого по шестое.
— Понравился вам Ленинград?
— Еще бы! Красивый город. Большой.
— Вы, конечно, побывали в наших театрах, в кино?
— Где там! Утром репетиция, вечером спектакль…
— Вера Федоровна говорила мне, что вы увлекаетесь Шекспиром. Интересно, что вас привлекает в его драматургии?
— То же, что и всех, — характеры персонажей. Сильные, решительные, готовые ради достижения цели и на героизм и на злодейство. — Он помолчал немного и, стряхнув пепел с сигареты, добавил: — Увы, в наше время таких характеров не встретишь.
— Вы думаете?
— Конечно. Убийцы в нашей стране, как бы вам сказать, измельчали, что ли… Убивают, главным образом, в пьяном виде, просто так, из-за ничего… А вы проследите, как хитро действуют убийцы у Шекспира, как умно готовятся к преступлению, с какой решимостью, с каким холодным расчетом. Ничего подобного теперь нет…
— Напрасно вы так думаете. — Дробов внимательно следил за выражением лица Лугового. — Напрасно. В вашем маленьком городе, возможно, ничего подобного и не случается, но в больших городах водятся злодеи не хуже шекспировских, уверяю вас.
— Не знаю… В больших городах не жил и в газетах про это никогда не читал.
— Да разве газеты пишут про такое? У меня брат работник милиции, так он мне иногда рассказывает… Совсем недавно у нас в Ленинграде произошло вполне шекспировское преступление. И знаете где? Невозможно представить! В кино! Понимаете, в кино! Забыл, в каком именно. Кончился сеанс, а в ложе женщина сидит, не выходит. Оказывается, ее пытались отравить. Правда, есть предположение, что она сама отравилась, но мой брат придерживается другой точки зрения, уверяет, что имела место попытка отравления. И заметьте, никакого ограбления, все содержимое сумочки, — там было сто рублей, — все, все цело. Брат уверен, что здесь имела место попытка избавиться от опасного свидетеля. У них в милиции до сих пор спорят об этом: одни говорят, самоубийство, другие — убийство. Теперь все ждут, когда эта женщина придет в себя, тогда все разъяснится.
По мере того как Дробов говорил, Луговой явно терял над собой контроль. Без всякой нужды он снимал и протирал дрожащими руками очки, на низком морщинистом лбу проступила испарина.
— Значит… простите, я не понял… эта женщина осталась жива?.. — запинаясь, спросил он.
— Жива, но пока как бы и не жива.
— Не понимаю… — Луговой поднес спичку к дымящейся сигарете, — как это — жива и не жива?.. Не понимаю…
— Она жива, но яд оказал на ее организм своеобразное воздействие. Она никого не узнает, не отвечает на вопросы. Профессор уверяет, что такое состояние может продолжаться очень долго, но может случиться и так, что она внезапно, скажем завтра, придет в себя, и тогда сразу все выяснится.