Плен — не Россия, но и не война. На войне японцы — это мишень. Навел винтовку и — бах! Когда маленькая фигурка взмахнет руками, про себя ставишь плюс.
Сейчас мы разглядывали наших врагов. Оказывается, смеются они не всем ртом, а уголками губ. Да и благодарят так же. Еще, правда, склонят голову и приложат руку к груди.
Думаю, они тоже увидели нас иначе. Через прицел картина смазанная. А тут вблизи! Выходит, русские не только бросают бомбы! С ними хочется не сражаться, а выпить вина.
Опять тороплюсь? Что ж, притормаживаю. Возвращаюсь к сдаче Порт-Артура. Двадцать три тысячи человек строят в колонны и сажают на корабли. Настроение у всех разное. Одни не подают виду, а другие едва не плачут. Больно удивительна перемена обстоятельств.
У нас с Иосифом руки так и чешутся — помахать пистолетом и саблей. Еще хотелось бы покричать наше любимое: «Ура!» и «За победу!» Нет, не размахиваем и не кричим. Опустили голову и не смотрим по сторонам.
Казалось бы, японцам пора надувать щеки, но они едва ли не смущены. Видно, такое окончание войны и для них неожиданность. Слишком много вопросов. Что такое — быть пленным? Как это — пленных охранять?
Мы спускаемся с трапов и пересаживаемся в поезд. Останавливаемся в поле и строимся вновь. Пару часов идем. Видим территорию за колючей проволокой. Здесь нам предстоит поселиться.
Для большей ясности лагерь разбили на дворы. Наш, еврейский, — номер четыре. Рядом дворы русские, украинские, татарские. Огорожено немного места, но хватило всем.
Каждый двор-народ получал продукты, а к плите становились пленные. Так что автономия существовала и по части еды. Что за запахи гуляли по лагерю! Здесь готовят щи, а там плов. Мы тоже не отставали. Фарфелех, или бульон с клецками, получался не хуже, чем дома.
Словом, событий много. Обо всем хочется рассказать домашним, но не каждый справится. Тогда за дело взялся Иосиф. Выслушает пожелания — и перекладывает на бумагу. Получалось отлично. Сразу было ясно, от чьего имени это написано.
Вот уже из желающих выстраиваются очереди. Тогда он решает создать школу. Пусть эти бородатые и усатые сядут за парты. Начнут, как и положено, с буквы «алеф» — и дойдут до конца алфавита.
Начальник лагеря улыбается: мы не против. Кладет руку на сердце: не возражаем еще раз. Затем он предложил под школу сарай, и все повторилось снова. Улыбка — рука — поклон. Что наша благодарность в сравнении с этим балетом? Все равно что танец медведей — и танец лебедей.
Мы продолжали с удивлением разглядывать японцев. Вот они какие — танцующие. Если бы столь же неспешны они были на фронте! Тогда бы победа досталась нам.
Затем переходишь к чему-то более важному. Сейчас мы думали о сарае. О топоре и наструганных досках. О том, что если ты неплохо чувствуешь себя у плиты, то парты точно должны получиться.
Когда закончили столярничать, приступили к занятиям. Слава богу, не впервой. Кое-кто, как я, уже читает и пишет. Впрочем, даже нам интересно. Иосиф изобразит букву — и что-то расскажет. Или нарисует карту звездного неба. Чуть ли не о каждой планете у него своя история.
Учебников не было, и Трумпельдору приходилось их сочинять. Вспомнит, что знает из программы хедера, и вот вам параграф. Утром мы это проходим, а вечером он опять корпит за столом. Прикидывает, чем заняться на другой день.
Школа постоянно пополнялась. Приходили как с нашего, так и с других дворов. В еде мы разделились, а в учебе чувствовали себя заодно. Условие было такое: если ты тут не для того, чтобы протирать штаны, то тебе будут рады.
Сложно вести занятия, писать учебники — и руководить. У Иосифа появились помощники, и он стал вроде как директор. Слово неточное, но лучшего нет. Как еще назвать того человека, который один знает, что нужно ученикам.
Кстати, Трумпельдор учился не меньше нас. Ведь все для него в первый раз. Сами посудите. Командовать такой оравой. Заниматься японским. Быть связным между пленными и лагерным начальством.
Да, какой-то не такой наш лагерь. Вряд ли Иосифу удалось бы открыть свою школу в России, но тут все получилось. Впрочем, он на этом не остановился. Когда понял, что ему не чинят препоны, смог этим воспользоваться.
Помню, обсуждаем наши планы. «Представь, — говорил он, — что ты Робинзон. Сперва тоскливо и одиноко, но что-то медленно вырисовывается. Сам не заметишь, как остров становится обитаемым».
Однажды он поинтересовался, нет ли среди нас фотографа, парикмахера и сапожника. Оказалось, есть. Причем на выбор. Хотите пять светленьких? Шесть черненьких? Семь усатых? Столько не надо, и он выбрал по одному.