Однажды в голове мелькнуло: а что если меня готовят? Мол, поживите с потусторонним. Как привыкнете, так и сделаете шаг навстречу. Тогда я решил сменить тон. Разговариваю холодно. Да — да, нет — нет. Извини, приятель. Будет время — поговорим...
Впрочем, долго сохранять дистанцию не получалось. На третьей фразе я становился активней. На десятой мы опять беседовали как друзья.
Ах, если бы месяц начинался вторым марта! Ведь целый год он меня не тревожит. Наконец я принял решение. Если с календарем ничего не поделаешь, то надо избавиться от архива. Думаете, я волновался за себя? Не больше, чем за документы. Мало ли что может произойти! Вдруг чернильница опрокинется. Или, объединившись с папье-маше, вытеснит папки со стола.
Словом, государственное хранилище для этих бумаг — лучшее место. После того как я это понял, оставалось сесть за письмо. Вернее, за меморандум. Можно без преувеличения сказать — Меморандум. Прописная буква ясно указывает, что послание обращено не к кому-то одному, а сразу ко всем.
Это, знаете ли, особый жанр. Тон сдержанный, слова самые необходимые. Никаких «я считаю» и «мне кажется». Если ты решился, то сомнений не должно быть.
Заметьте, государство еще не создано, а уже существует «Национальный комитет страны Израиля». Впрочем, Мессия тоже не снизошел до нас, смертных, но ожидание все напряженней. Сотни тысяч просят о том, чтобы он пришел.
Иосиф Трумпельдор оставил нам литературное наследие в разных рукописях:
воспоминания, дневники, записки, путевые заметки, рассказы, письма товарищам и многое, многое другое; кроме этого, после него остались личные вещи, разные пакеты и большая библиотека. Рукописи покойный еще при своей жизни завещал народу.
Кстати, после его смерти прошло уже больше года, но перед моим покойным другом до сих пор стоит вопрос: а есть ли уверенность в сохранности этого наследия?
В свое время сам Трумпельдор обращался в публичном письме к общественности по данному поводу. В том письме он выражает точно такое же сомнение; я полагаю, что Национальный комитет, имеющий мощное влияние на еврейское общество, должен провести разъяснительную работу и заинтересовать его, объясняя, что литературная работа, проделанная покойным, — важная часть его работы вообще...»[2]
Если нет Иосифа, думал я, то государство уже не то, что нам представлялось. Хорошо, люди уходят не совсем. У одних есть дети, у других — счет в банке. Мой друг оставил бумаги и личные вещи. Ничего большего он не нажил.
В Египте покойники продолжали путь вместе с имуществом. В наши времена тело предают земле, а хозяйство странствует. Случается, это путешествие в один конец. Недосмотрел — и ничего нет. Архив разобрали по бумажке, а вещи пополнили чей-нибудь гардероб.
Об этом я не писал, но, судя по всему, был понят. Настал час ознакомиться с хранилищем. Я отправился и был поражен. Два этажа наверху, четыре — под землей. Тишина и сосредоточенность. Думаете, похоже на кладбище? Казалось, именно тут происходит самое главное.
Я сразу ответил: да. Правда, сперва следует попрощаться. Нет, никакого посыпания головы пеплом! План у меня был другой. Мне хотелось вернуться. Пройти тем же путем.
Я — не профессиональный историк. Да, немного злоупотребляю пером, но лишь для себя и по вдохновению. В порядке, так сказать, размышлений о друге — и посильного ему памятника.
Настоящий автор торопится за славой и гонораром, а мне спешить некуда. Денег за это не платят, поклонниц у меня нет. Придет что-то в голову — и сразу запишу. Через полгода опять что-то щелкнет — и я сяду за письменный стол.
Началось это чуть ли не в день знакомства с Иосифом. Я тут же прикинул: кажется, ты хотел заниматься историей? Возможно, твой новый знакомый для этого подойдет.
При этом — никаких обязательств. По мне, рукопись напоминает все, что растет. Стремится ли дерево к законченности? Вряд ли. Появится новый листик — уже хорошо. Вот так и новый листок.
Когда мне ответили согласием, я понял: пора. Посмотри опять на папки, отдели главное от второстепенного. К тому моменту, когда из архива придет машина, жизнь твоего приятеля должна быть рассказана до конца.
Теперь работа пошла быстрее. Кто из нас двоих ею руководил? С одной стороны, я сам себе отдавал распоряжения. С другой — писать об Иосифе значило вновь оказаться под его началом.
На какие-то вопросы мог ответить я один. Что Иосиф понимает в подзаголовках? Правда, это мне далось нелегко. Выбираю между «Свободными размышлениями» и «Набежавшими мыслями». У каждой формулы есть преимущество, но требуется что-то одно.
2
Перевод с иврита Михаила Гончарка. Здесь и далее документы цитируются по оригиналам, хранящимся в Центральном сионистском архиве, рукописном отделе Национальной библиотеки Израиля (Иерусалим), архиве Института Жаботинского (Тель-Авив), музее «Бейт Трумпельдор» (Тель-Хай), Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга и Российском государственном архиве литературы и искусства (Москва). — Здесь и далее примечания публикатора.