Наверное, так проявляется стремление к гармонии. В этом смысле протез все равно что букет. Он не только облегчал жизнь, но восстанавливал равновесие. Благодаря этой скромной вещице в мире становилось больше порядка.
Мы радовались за Иосифа и за себя. Если они делают подарки, то ожидай главного сюрприза. Оставалось понять, когда это произойдет. Тогда мы стали вести себя вызывающе. Интересно было посмотреть: насколько им это интересно?
Что ж, нарушать правила — не то что их выполнять. Удовольствие несравнимое. Разговариваем громко, но они не обращают на это внимания. Тогда мы обнаглели вконец и уже не глядим в их сторону. И что, вы думаете, наши противники? Пожимают плечами и ускоряют шаги.
Интуиция все подсказала верно. Вскоре началась конференция в американском Портленде. Почему так далеко? Потому что три страны — это вроде как треугольник. Как ни поворачивай эту фигуру, она сохранит устойчивость.
О, эти переговоры жидкого и твердого, горячего и холодного! Даже со стороны видно, насколько участники разные. Например, русские выдвигают требования, а японцы кланяются в ответ. Или японцы поднимают брови, а наши теребят скатерть. Когда ситуация заходит в тупик, встревают американцы. И так по несколько раз в день.
Когда решили первый десяток вопросов, японцы предложили сперва отправить инвалидов. Идея вроде хорошая, но что-то мешает согласиться. Вы только представьте эту картинку. Три руки и пять ног на целый вагон. При этом набито как сельдей в бочке. Такую компанию надо встречать крынками молока. Мол, пейте, сердешные. Хоть ненадолго забудете о потерях.
На войне Иосиф привык быть сильным. Самым сильным. Здесь же его выделяли как слабого. Главное, впрочем, то, что он был не последний. Провожал его лагерь в полном составе.
Каждый принес письмо или поделку. Еще был общий подарок — два альбома с фотографиями. Впервые мы все делали сами. Уж как хотелось с ним посоветоваться, но какой тогда это сюрприз?
От Иосифа ничего не скроешь. Это рука у него одна, а глаз много. Как-то он увидел, что мы спешим, и спрашивает: куда? Мы смущались и смотрели в землю. Так ведут себя дети, которых поймали на том, что у них есть тайны от взрослых.
Переплет альбомов перламутровый, обложка инкрустирована цветами. Надо ли повторять, что у японцев всего в меру? Достаточно что-то добавить, и красота пропадет.
Фотограф несколько дней не смыкал глаз. Снимал, потом проявлял. Затем мы подписывали карточки. Искали самые лучшие слова. Если не получалось — просили о помощи. Кстати, не вижу в этом ничего зазорного. Ведь мы не только писали, но думали примерно одно.
При первой же возможности я мчался к Иосифу. Мой друг складывал чемодан, гладил белье и заваривал чай. Как ловко он управлялся единственной рукой! Вещи с посудой чуть ли не летали по воздуху.
Наконец пришло время отъезда. Как тут не заволноваться! Во-первых, он покидает Хамадеру. К тому же мы впервые без конвоя за пределами лагеря. Можем делать все, что захочется, и никто нам этого не запретит.
Вы не представляете эту толпу! Идем, кричим, бурно жестикулируем. Уж по этой части у нас точно нет конкурентов. Даже когда мы торгуемся, то делаем это руками.
Вряд ли на родине кто-то позволит так заполонить улицу, а значит, это в последний раз. Редкая минута. Надо так ею насытиться, чтобы потом было что вспомнить.
Вот еще одно отличие японцев. Они любят преувеличить. Цветок у них — Цветок, животное — Животное. Мы, кстати, им подыграли. На вопрос: «Куда направляетесь?» — отвечали: «Провожаем Человека». Они сразу нас поняли. По обе стороны фронта таких солдат — по пальцам пересчитать.
Что мой друг? Думаете, улыбался довольно? Как бы не так. Мы его несем, а он приговаривает: «Эх, шельмы, шельмы.» — «Это ты о ком? — спрашиваю я. — Если о нас, то пожалуйста. А вдруг об императорской чете? Это же будет скандал».
Наконец прислушиваюсь — не бурчит. Смирился. Пусть сидеть на скрещенных руках нескромно, но идти пешком тоже не хочется. Да и не так просто от нас отделаться. Уж очень крепко мы его держим.
Входим в вагон, а там — такое! Повсюду цветы. Я посмотрел на Иосифа: куда подевались его ухмылка и «эйн давар»? Да и про «шельмы» не слышно. Потом гляжу — плачет! Прямо размазывает слезы по лицу.
Мы отвлекаем его громко и невпопад. Почему в такие минуты на языке всегда оказывается не то? Сейчас я бы точно нашел слова. «Как неожиданно все повернулось, — вот что следовало сказать. — Выходит, плен — не самое худшее место».