Ничего этого я не произнес. Что поделаешь — соображаю медленно. Иногда мне нужны не минуты и часы, а годы и десятилетия. Половину из того, о чем написано на этих страницах, я понял только сейчас.
Может, дело в том, кому сколько отмерено? Если дожил до моих лет, то размышляешь долго. Тот, кому сужден короткий век, реагирует на десятую реплику. Ты еще не подумал, а он уже знает ответ.
Мой друг предложил встретиться в Петербурге. Ты не против? Эйн давар. Ах, как здорово он это сказал! Будто отбил мяч. Ударил раз, а потом еще.
Что к этому добавить? Может, только то, что после Японии мы были не совсем мы. Мы плюс война. Плюс плен. Минус иллюзии. Вот почему на наших лицах была не улыбка, а ухмылка. Мол, знаем, знаем. Если вы не воевали, то вряд ли это поймете.
Правда, стоило заговорить об Иосифе — и ухмылку сменяло удивление. «Все-то ему удается! — восхищались мы. — Даже потеря руки стала не катастрофой, а вроде как одним из подвигов».
Если бы это были все его достижения, он бы вошел в историю как легкий человек. Везунчик. Тот, кто просто не может проиграть. Мало кому эта война принесла славу, но у него получилось.
Конечно, все относительно. Во Вторую мировую смог бы он сделать то же, что в Хамадере? Вряд ли. Уж очень планомерно нас убивали. По трубам газовых камер мы переходили туда, где еще оставались свобода и простор.
Значит, до настоящего ужаса лет тридцать пять. Это выпало не Иосифу, а мне. Впрочем, кое-что он застал. Казалось бы, после плена его должны ждать только успехи, но вышло иначе.
Ты видишь себя героем и победителем, — словно говорили ему, — а теперь за это получи наградные. Недоедай, живи на копейки, постоянно чувствуй свое бесправие. Словом, набери полную ложку и хлебай. Если не надоест, дойдешь до самого дна.
Существовала еще одна сложность. Хотя он в семье старший, но положение у него не лучше, чем у Любы. Ему тоже предстоит остаться на второй год. Сможет
ли он наверстать упущенное? Все же одно дело одной рукой звать в атаку, а другое — в той же руке носить портфель.
Наверное, другой бы возмущался и негодовал, но Иосиф спокоен. Это его особое качество — не различать славу и бесславие. По этому поводу мой друг придумал теорию. «После вершины, — говорил он, — будет спуск. Придется пережить уход родителей. Это самое грустное. Что еще? Надену халат и стану дантистом. Буду орудовать бормашиной — и думать: в плену это был бы не четвертый зуб справа, а театр и газета».
Думаете, он жаловался? Просто сообщал, какие есть варианты. Потом, возможно, будет иначе, а затем опять так. Это как принято. Если однажды тебя одарили, то и цену возьмут соответствующую. Придут и скажут: помните о наших подарках? Говорите, нет денег? Тогда поделитесь счастьем. Своей жизнью, наконец.
Сколько писем принесли к поезду? Десятки. Сотни. Чаще всего это были благодарности. Чистое, незамутненное заверение. Если ему приятно, то ничего больше не требуется.
Потому послания похожи. Спасибо, что вы были в нашей жизни и будете в чьей-то другой. Жаль, уезжаете, но зато многие поверили в то, что тоже вернутся.
Следует читать в этих письмах не только предложения в целом, но отдельные слова. Тогда станет ясно различие между авторами.
Вот, к примеру, этот. Мог написать о себе, но разве в нем одном дело? Благодарить надо не за меньшее, а за большее. За то, что есть люди, наделенные даром любить всех. Если кому-то нужна их помощь, то они ее точно получат.
«Дорогому сослуживцу Иосифу Вольфовичу г-ну Трумпельдору. В день Вашего отъезда приношу Вам свою сердечную благодарность и признательность за Вашу беспредельную любовь к ближнему. Желаю Вам счастливого пути, Ваш однополчанин, у которого память о Вас останется на всю жизнь, Вас искренне любящий Давид Ронзон. 8 августа 1905 года».
Вот еще одно спасибо. Этого солдата Иосиф обучил грамоте. Кстати, вот результат. Пока строчки неровные, но это только проба. Надо постараться еще, и буквы будут стоять голова к голове. Не хуже солдат на параде.
«Дорогой Иосиф Владимирович, прошу Вас принять мой адрес. Я чувствительно Вам благодарен за Ваши старания, которые Вы к нам приложили и познакомили с грамотой. Адрес мой: в Александровский завод. Максиму Осиповичу Вострецову».
В другом письме одно слово тоже стоит особняком. «Наставления». Иосиф младше автора, но старший он. Да и определение «любящий» подчеркивает иерархию. Напоминает «любующийся». На предмет обожания смотрящий снизу вверх.