«ЗАЯВЛЕНИЕ
Имею честь сообщить, что летом 1912 г. я был послан Еврейским Колонизационным обществом на Минскую с.-хоз. учебную ферму, принадлежащую ему же, для практического ознакомления с.-х. работами. На Ферме принимал я участие в постановке опытов культуры огурцов, самостоятельно заведовал полем под турнепс.
Сл. Д. Л. Белоцерковский».
Я скромно написал «слушатель», а мог подписаться: «заведующий полем турнепса». Или — «ответственный за величину огурцов». Результаты говорили о том, что главное — это желание. Если трудишься с удовольствием, то растения подтягиваются. Стараются быть с тобою в рост.
Еще обратите внимание на «принимал. участие в постановке опытов». Это почти то же, что «был на фронте» и однажды «отличился». Как говорилось, обычно мое место в массовке, но сейчас я был едва ли не первым.
Вот почему мы чувствовали себя уверенно. Почти как в Хамадере, но там рядом находились японцы. Здесь же на много километров никого. Будто все это пространство принадлежит нам.
Поднимаются злаки, а вместе с ними растет наш сын. Он уже выше турнепса, но еще ниже ржи.
Как видите, опыт свободы, полученный в плену, не прошел даром. Только одно грустно. Уж как радовали нас успехи, но денег все равно нет. Вот и крутишься, чтобы отдать долги. Едва мелкая купюра осядет в кармане — и сразу пишешь в Петербург.
«Комитет С.-Х. курсов
Уезжая из Петербурга, я отправил по почте свой вид на жительство в Канцелярию курсов и просил Комитет о высылке мне в город Минск отпускного свидетельства, до сих пор я его еще не получил; по сему покорнейше прошу Комитет курсов распорядиться, чтобы мне выслали его по адресу: г. Минск, Еврейская сельскохозяйственная учебная ферма. Д. Белоцерковскому.
Недоимки за слушание лекций — три руб. постараюсь к 15 июня прислать, сейчас не имею их.
Слушатель 3 кур. Д. Белоцерковский».
Порой мы обменивались впечатлениями с Трумпельдором. Я писал, что турнепс конкурирует с огурцами, но огурцы пока проигрывают. Неповоротливые толстячки недовольно выглядывают из земли. Так и слышится: листьев много, а ума нет! Да и ограничений никаких! Сколько ни старайся, за ними не угонишься.
Иосиф комментировал скупо, но одобрение чувствовалось. Такие урожаи нам нужны. Если так пойдет дело, в Палестине потечет молоко с привкусом минских полей.
Знаете, как Иосиф ссорился? Не накричит, а замолчит. Когда мы жили в Петербурге, он ложился на диван и отворачивался к стене. Мол, меня нет. Бревно, к которому ты обращаешься, вряд ли тебе ответит.
Моих близких он не называл, но это было хуже любого упоминания. Впрочем, мы старались не реагировать. У него своя жизнь, а у нас своя. Это, кстати, не мешало нам позаимствовать у него «эйн давар». Стоило произнести эти два слова, и грустные мысли отступали.
Не зря я учился на Сельскохозяйственных курсах. Жизнь на земле укрепляет руки и дух. Расстаешься с городскими привычками — и становишься почти крестьянином. Прежде мы спали, сколько хотели, а теперь сколько возможно. Поднимались вместе с солнцем. Когда оно клонилось к закату, мы отправлялись домой.
Не забыли, как мой друг определил счастье? Как настоящее без примеси прошлого и будущего. Мы жили так. Не отвлекались от текущих дел. Если только мелькает: «Как там Иосиф?» — и вдали возникнет его фигура. В эту минуту поле становилось бесконечным. Соединялось на горизонте с кибуцем Дгания.
Оставалось уговорить жену. Объяснить ей, что Трумпельдор для меня — персонаж. Можно ли разлучать героя и автора? Еще я утверждал, что его жизнь — вроде как произведение. Имею ли я право пропустить кульминацию? Тот самый момент, когда сюжет подошел к горячей точке.
Анна терпела ровно до этого объяснения. Затем она не выдержала.
— Больше всего ты любишь не меня и не его, — говорила она, — а то, что ты хочешь написать. Если не будет этих страниц, читатель ничего не заметит. Кстати, надо еще, чтобы он был, этот читатель. Может случиться, что твои труды залягут в стол.
Так можно лишиться всего, — мучила она меня. — Нет, Иосиф никуда не денется, а мы с сыном исчезнем. Предположим, узнал ты о его достижениях, а возвращаться некуда. У нас своя жизнь, и в ней для тебя нет места.
Зря она так. Знает, куда ударить больней. К этому времени наш сын стал совсем большой. Болтал не хуже депутата Думы. Может, не все буквы выговаривал, но эти тоже не стараются. Лучше всего он произносил «папа». Казалось бы, мне следует развить успех, но я его обманул. Обещал скоро вернуться, а приехал через год.
Палестина, Иосиф и я