Погода стояла пасмурная и как бы недужная, густые белые облака тяжело, точно раненые лебеди, плыли по небу, талый снег этого серого дня был тускл и бесцветен, а горизонт опоясывал тянувшийся вдоль гор туман. Бенжамену казалось, что эта даль, на которую зима набросила сейчас густую и печальную пелену, никогда больше не будет расстилаться перед ним, покрытая зеленью и сияющая под лучами весеннего солнца.
Когда он пришел в Корволь, то не застал господина Менкси дома. В гостиной на софе сидели рядом Арабелла и господин де Пон-Кассе. Не обращая внимания на недовольную мину своей невесты и на вызывающий вид мушкетера, Бенжамен сел в кресло, скрестил ноги, положил на стоящий рядом стул свою шляпу и расположился с таким видом, точно собирался остаться надолго. Поболтав о здоровье господина Менкси, о перемене погоды, о гриппе, Арабелла замолчала, и кроме коротких и отрывистых междометий, напоминающих звуки, которые извлекает из своего инструмента обучающийся на кларнете, дядя не мог добиться от нее ни одного слова. Господин де Пон-Кассе, покручивая усы и звеня шпорами, прогуливался по гостиной и, казалось, обдумывал, к чему бы придраться, чтобы начать с дядей ссору. Его намерение не укрылось от Бенжамена, но, делая вид, что не обращает на него никакого внимания, он углубился в чтение валявшейся на канапе книги. Сначала он только перелистывал ее, искоса наблюдая за господином де Пон-Кассе, но так как книга была по его специальности, он увлекся чтением и забыл о мушкетере. Последний решил, что следует положить этому конец. Остановившись перед дядей и окидывая его взглядом с ног до головы, он сказал:
— А не находите ли вы, сударь, что ваш визит сюда слишком затянулся?
— А мне показалось, — ответил Бенжамен, — что вы пришли сюда раньше меня.
— К тому же ваши визиты сюда повторяются слишком часто, — добавил мушкетер.
— Уверяю вас, сударь, что если бы я предвидел встречи с вами, то значительно сократил бы свои посещения.
— Если вы являетесь сюда ради барышни Менкси, то она просит меня передать вам, чтобы вы избавили ее от вашей долговязой особы.
— Если бы таково было действительное желание барышни Менкси, я надеюсь, что она высказала бы это в более учтивой форме, во всяком случае, сударь, я удалюсь отсюда не раньше, чем услышу это из уст самой барышни Менкси и не поговорю об этом с ее отцом.
И дядя снова углубился в чтение.
— Сударь, прошу вас прервать на минутку чтение, я хочу сказать вам два слова.
— Если это всего только два слова, — ответил, загибая страницу, Бенжамен, — то я, пожалуй, могу пожертвовать этой минутой.
Господина де Пон-Кассе взбесила выдержка Бенжамена.
— Заявляю вам, господин де Ратери, что, если вы добровольно не уйдете через эту дверь, я принужден буду выбросить вас через окно.
— Неужели? — насмешливо спросил дядя. — Я буду вежливей и выставлю вас за дверь.
И, схватив офицера поперек туловища, он вынес его на площадку лестницы и захлопнул за ним дверь. Заметив, что барышня Менкси дрожит от испуга, он обратился к ней и сказал:
— Не бойтесь меня. Я позволил себе насилие над этим человеком, потому что был вызван на это целым рядом оскорблений с его стороны и кроме того, — продолжал он с горечью, — я не долго буду обременять вас моей долговязой персоной, я не принадлежу к числу тех ловцов приданого, которые вырывают девушку из объятий любимого человека и приковывают ее к своему брачному ложу. Небеса наградили каждую девушку сокровищем любви и ее дело дарить его тому, кого она любит. Никто не смеет становиться ей поперек дороги и попирать ногами белые цветы ее невинности. Бог не допустит того, чтобы презренное корыстолюбие толкнуло меня на низкий поступок. До сих пор я жил в нужде, и радости бедности мне знакомы, горестей же богача я не знавал. Может быть, променяв мое веселое и беспечное безденежье на скучную и раздражающую роскошь богача, я ошибусь в расчете.
Во всяком случае, я не желал бы, чтобы эта роскошь была связана для меня с женщиной, которая меня ненавидит. Прошу вас сказать мне откровенно, любите ли вы господина де Пон-Кассе, и в зависимости от вашего ответа я соображу, как мне себя вести по отношению к вам и к вашему батюшке.
Барышню Менкси тронуло прямодушие, прозвучавшее в словах Бенжамена.
— Если бы я познакомилась с вами раньше, чем с господином де Пон-Кассе, то, по всей вероятности, полюбила бы вас.
— Сударыня, — прервал ее дядя, — я жду от вас искренности, а не любезности. Скажите мне совершенно откровенно, с которым из нас вы надеетесь быть счастливой?
— Что я могу вам на это ответить, господин Ратери? — сказала Арабелла. — Женщина не всегда счастлива с тем, кого она любит, но всегда несчастна с тем, кого не любит.
— Благодарю вас, сударыня, отныне мне ясно, как я должен поступать. Но не прикажете ли вы подать мне завтрак? Желудок эгоистичен и никогда не считается с сердечными волнениями.
И дядя позавтракал с таким аппетитом, с каким, по всей вероятности, Александр Македонский и Юлий Цезарь завтракали накануне сражений. Не чувствуя в себе мужества увидеть разочарованное лицо господина Менкси при известии, что он, Бенжамен Ратери, любимый им как сын, не будет мужем Арабеллы, он хотел избежать встречи с ним и решил письменно сообщить ему о своем решении.
На некотором расстоянии от села он заметил приятеля господина де Пон-Кассе, величественно прохаживающегося взад и вперед по дороге. Увидев Бенжамена, мушкетер двинулся ему навстречу.
— Сударь, вы заставляете, довольно долго ждать тех, кто хочет требовать от вас удовлетворения, — сказал он.
— Я завтракал, — ответил дядя.
— Я должен передать вам письмо от господина де Пон-Кассе. Ответ он просит передать ему через меня.
— Посмотрим, что пишет мне маркиз, сей почтенный дворянин. «Сударь, принимая во внимание чудовищность нанесенного вами оскорбления»… Какое же это оскорбление, я просто перенес его из гостиной на лестницу, я был бы не прочь, если бы он подобным же образом перенес меня отсюда в Кламеси. «Я согласен скрестить с вами шпаги». Подумаешь, какое душевное величие. Он милостиво соглашается изувечить меня, я и не ждал от него такой милости. «Надеюсь, вы окажетесь достойным этой чести». Как, с моей стороны будет черной неблагодарностью отказаться от вызова? Передайте вашему другу, что если он отправит на тот свет, как храброго Деривьера, бесстрашного Бельрива и прочих, то я хочу, чтобы на моем памятнике золотыми буквами начертаны были бы следующие слова: «Здесь покоится прах Бенжамена Ратери, убитого на дуэли дворянином». Постойте, внизу стоит еще какая-то приписка: «Я жду вас завтра в десять часов утра на месте, именуемом Шом-де-Фертио». Вместо того, чтобы написать просто «В Шом-де-Фертио», он пишет «на месте, именуемом». Да, такому стилю позавидовал бы любой судебный пристав. Но Шом-де-Фертио находится слишком далеко от Кламеси, и так как у меня нет гнедого с подпалинами жеребца, то я вынужден предложить вам место поближе — это Круа-де-Мишелэн, там я буду иметь честь ожидать вашего друга.