Между тем, пока дядя разглагольствовал, стрелки стенных часов с кукушкой неуклонно двигались вперед. Бенжамен только тогда спохватился, что на дворе ночь, когда Манетта принесла на стол зажженную свечу. Не обращая внимания на замечания Машкура, который, кстати сказать, уже плохо соображал, Бенжамен заявил, что на сегодня хватит и пора возвращаться в Кламеси.
Сержант и дед вышли первыми. Манетта задержала дядю на пороге.
— Господин Ратери, — сказала она, — вот проверьте.
— Что это за каракули? — опросил дядя. — «Десятого августа три бутылки вина и сливочный сыр, девятнадцатого сентября с господином Пажом девять бутылок и рыбное блюдо». Господи, благослови, да это, никак, счет!
— Конечно, — ответила Манетта. — Я нахожу, что пора привести наши счета в порядок, и вы на днях пришлите мне свой.
— Мне нечего ставить вам счет, Манетта, разве это такая тяжелая работа гладить белую и полную руку такой красавицы, как вы?
— Вы все шутите, господин Ратери, — дрожа от радости, ответила Манетта.
— Я говорю то, что думаю, — ответил дядя. — Что же касается твоего счета, бедная Манетта, то он появился в роковой час. Я должен тебе признаться, что сейчас у меня нет ни гроша. Но на, возьми мои часы в залог, ты вернешь их мне, когда я уплачу по счету. Все складывается как нельзя лучше: они все равно стоят со вчерашнего дня.
Манетта заплакала и порвала счет. Дядя стал целовать ее щеки, лоб, глаза, куда попало.
— Бенжамен, — шопотом сказала ему Манетта, — если вам нужны деньги, скажите мне.
— Нет, нет, Манетта, — быстро возразил дядя. — Заставлять тебя оплачивать то счастье, что ты даешь мне, нет, это было бы слишком подло с моей стороны. — И он вновь стал целовать ее.
— Гм… не стесняйтесь, господин Ратери, — сказал, входя, Жан-Пьер.
— Вот как! Ты был здесь, Жан-Пьер? Уж не ревнуешь ли свою жену? Предупреждаю тебя, я очень не люблю ревнивцев.
— Но у меня, кажется, есть все основания для ревности.
— Дурень, ты все всегда истолковываешь ложно. Эти господа поручили мне выразить твоей жене благодарность за великолепно приготовленный мателот, я исполнял их поручение.
— У вас есть очень хороший способ отблагодарить — уплатить деньги по счету.
— Во-первых, Жан-Пьер, мы имеем дело не с тобой; здесь трактирщицей — Манетта. Что же касается уплаты по счету, то не волнуйся, я беру это на себя, ты знаешь, что за мной не пропадет ни гроша. А если ты не хочешь ждать, то я могу сейчас проткнуть тебя моей шпагой. Устраивает это тебя, Жан-Пьер?
И с этими словами он вышел.
До этой минуты Бенжамен был только возбужден и, несмотря на все признаки опьянения, он не был пьян, когда же он выплел из трактира Манетты, стужа охватила его с ног до головы.
— Машкур, где ты?
— Я здесь, держусь за полы твоего камзола.
— Ты за меня держишься, это хорошо, это делает тебе честь, ты хочешь этим сказать, что я в состоянии поддерживать и тебя и себя. В другое время — да, но сейчас я сам еле держусь на ногах, как обыкновенный объевшийся смертный. Ты обещал мне поддержку, сдержи же свое слово.
— В другой раз с удовольствием, но беда в том, что сейчас я сам нуждаюсь в поддержке.
— В таком случае, ты не сдержал слова, ты погрешил против самого священного на земле. Ты обещал мне поддержку и должен был беречь свои силы за двоих, но я прощаю тебе твою слабость, homo sum, то есть я прощаю ее тебе при одном условии: если ты сейчас же приведешь деревенского сторожа и двух крестьян с факелами, чтобы они проводили меня в Кламеси. Ты возьмешь сторожа под одну руку, я под другую.
— Да он же однорукий, этот деревенский сторож, — ответил дед.
— В таком случае я возьму его под руку, и единственное, что я могу предложить тебе, это держаться за мою косу, только поосторожней, — не развяжи мне ленты. А если тебе больше нравится, — можешь сесть верхом на пуделя.
— Господа, — сказал сержант, — зачем ходить за сто верст искать того, что находится под боком. У меня две руки, ядра, к счастью, пощадили их; предоставляю их обе в ваше распоряжение.
— Вы доблестный муж, — сказал дядя, взяв сержанта под руку.
— Превосходный человек! — сказал дед, беря его под другую.
— Я возьму на себя заботу о вашем будущем, сержант.
— Я тоже, сержант, хотя, по правде говоря, любая обязанность сейчас…
— Я научу вас рвать зубы, сержант.
— А я, сержант, научу вашего пуделя быть сборщиком податей.
— Через три месяца вы сможете ездить по ярмаркам.
— Через три месяца ваш пудель, если он окажется смышленым, будет зарабатывать тридцать су в день.
— А пока я предлагаю вам, сержант, ночлег в нашем доме. Ты не возражаешь, Машкур?
— Я-то нет, но боюсь возражений со стороны твоей дорогой сестрицы.
— Договоримся, господа, заранее, — сказал сержант, — не поставьте меня в неловкое положение, ибо тогда одному из вас придется дать мне удовлетворение.
— Не беспокойтесь, сержант, — сказал дядя, — в крайнем случае обратитесь ко мне, так как Машкур умеет драться только с противником, который уступает ему клинок шпаги, а себе оставляет ножны.
Рассуждая таким образом, они дошли до дверей своего дома. Дед не торопился войти первым, а дядя непременно хотел быть вторым. Чтобы выйти из положения, они вошли одновременно, столкнувшись в дверях, как две фляги, болтающиеся на конце одной палки.
Сержант и пудель, при появлении которого кошка зарычала, как королевская тигрица, замыкали шествие.
— Дорогая сестра, имею честь представить вам ученика по хирургии и…
— Бенжамен говорит глупости, — перебил его дед, — не слушай его. Этот господин — солдат, его прислали к нам на постой, и я встретил его у наших дверей.
Бабушка была доброй женщиной, но любила посердиться, думая, что крик придает ей больше весу. На этот раз ей очень хотелось разгневаться, тем более, что она имела на это право, но она гордилась своим знанием приличий, так как дед ее был приказным: присутствие постороннего человека, сдерживало ее, и она предложила сержанту поужинать. Тот благоразумно отказался, и она послала одного из своих ребят проводить его до ближайшего трактира с наказом покормить наутро завтраком.
Дед был кротким и добрым человеком, всегда сгибавшимся, как тростник, когда разражалась семейная буря. Эту слабость в нем можно было отчасти оправдать тем, что в большинстве случаев вина была на его стороне.
По нахмуренному лбу жены он ясно понял, что собирается гроза, и не успел сержант скрыться, как он юркнул с головой в постель под одеяло. Что касается Бенжамена, то он не был способен на такое проявление малодушия. Ни самая длинная — из пяти пунктов — церковная проповедь, ни партия в экарте не могли заставить его лечь спать раньше положенного срока. Он соглашался выслушать от сестры выговор, но не боялся ее. Засунув обе руки в карманы, прислонившись спиной к камину, он напевал сквозь зубы:
и ждал готовой разразиться бури.
Горя нетерпением дать волю рукам, бабушка, как только ушел сержант, подошла к Бенжамену и остановилась перед ним.
— Ну, что, Бенжамен, доволен ты проведенным днем? Хорошо ли ты себя чувствуешь? Может быть, прикажешь принести тебе еще бутылку белого вина?
— Спасибо, дорогая сестра. Как вы только что изволили справедливо выразиться, мой день окончен.
— Нечего сказать, удачный денек; немало таких деньков тебе понадобится, чтобы ты расплатился с долгами. В состоянии ты мне, по крайней мере, рассказать, как вас принял господин Менкси?
— «Миронтон, миронтон, миронтэн», — запел Бенжамен.
— А, «миронтон, миронтон, миронтэн»! — закричала бабушка. — Подожди же, я покажу тебе «миронтон, миронтэн»!
И она схватила каминные щипцы. Отступив назад, дядя обнажил шпагу.
— Дорогая сестра, — сказал он, становясь в позицию, — всю ответственность за кровопролитие я возлагаю на вас.