— Изумительно!.. Сегодня вы превзошли себя, сеньор граф! Поздравляю вас, дружище!.. А я и не знал, что вы обладаете таким даром красноречия!.. — раздавались вокруг графа нескончаемые похвалы. А он, лопаясь от самодовольства, отвечал:
— Да, пожалуй! Но задуманная мною речь была гораздо лучше. Всё, что я сказал, — лишь бледная тень её: ведь мне пришлось бороться с тяжёлой болезнью горла, которой я уже давно страдаю.
— Ах, как я вам сочувствую, сеньор граф; страшно сожалею, но я же не знал этого.
— Да-да, мне и самому жаль, — продолжал граф. — В конце моей речи было несколько мыслей, которые привели бы в трепет всех этих мошенников…
И тут язык графа настолько развязался, что его превосходительство произнёс речь, полную проклятий и угроз. Услышав её, те, кто был потрусливее, незаметно растворились в толпе, а потом и вовсе улизнули из зала; лишь у выхода они успокоились и с облегчённом вдохнули свежий воздух чудесного вечера.
На улице беглецы поздравляли друг друга:
— Вы хорошо сделали, что ушли: там сегодня без скандала не обойдётся.
Банкет закончился. В зале удушливым сизым облаком повис табачный дым. Ложи опустели. Гирлянды и букеты увяли, занавеси были измяты, на перепачканной скатерти в беспорядке стояли опустошённые блюда и осушенные до дна бутылки с можжевёловой водкой — по форме эти сосуды напоминали пушки на лафетах.
Наконец соизволил удалиться граф, а вслед за ним разошлись и последние гости.
В ту самую минуту, когда рессоры повой блестящей коляски скрипнули под изрядно увеличившимся в весе графским телом, в театре потухли газовые светильники, и теперь лишь догоравшие свечи озаряли два длинных стола с беспорядочно разбросанными по ним остатками торжественной трапезы.
Верхняя часть зала погрузилась во мрак. На конце одного из столов, где недавно восседали граф, дои Матео и ближайшие их сподвижники, разместилась многочисленная прислуга, собрав туда всё, чем ещё можно было воспользоваться.
Одного из лакеев осенила блестящая мысль: он вырезал из бумаги очки, водрузил их себе на нос и уткнулся в тарелку. Другой схватил бутылку, чмокнул губами, подражая звуку выскакивающей пробки, сделал вид, будто наливает вино в бокал, поднял его, развёл руки, изо всех сил выпятил живот, зажмурил глаза и скороговоркой замолол что-то непонятное. Потом он остановился, постучал себя куском хлеба по животу и затылку, опёрся о стол, выкрикнул несколько громовых здравиц и опрокинул бокал над головой того, кто нацепил бумажные очки. Остальные разразились хохотом и, чтобы не лопнуть, схватились за бока.
В это время в зал, опираясь на толстую суковатую палку, вошёл оборванный нищий. В отблесках догоравших свечей тень его казалась такой сказочно огромной, что временами чудилось, будто он идёт на ходулях. Нищий залез под стол, собрал валявшиеся там объедки и крошки, сложил их в жестяную банку, висевшую у него на поясе, впился зубами в кусок хлеба и молча удалился.
III. Дома
На следующий день граф Ковео, почивавший на широкой кровати под роскошным пологом, проснулся довольно поздно. Он протёр глаза, потянулся, и лицо его озарилось улыбкой человека, который располагает полным достатком, наслаждается всевозможными радостями и которому, где бы он ни очутился, доступны любые житейские блага.
Полуденное солнце, проникая сквозь жалюзи, заливало комнату ярким светом. В спальне, уставленной новой сверкающей мебелью, источавшей приятный запах свежего лака, всё дышало миром и спокойствием; тёплый влажный воздух, освежаемый время от времени порывами лёгкого бриза, расслаблял тело и душу сеньора графа, который нежился в постели.
Заспанное, слегка порозовевшее широкое лицо, толстая шея, чуть выкаченные глаза, припухшие от глубокого долгого сна, и детская улыбка, блуждавшая на губах графа, производили странное впечатление: покрытая редкими волосами голова, утопавшая в больших мягких подушках среди скомканных, отделанных дорогими кружевами батистовых простынь, напоминала голову какого-то новорождённого чудовища.
Из уст графа вырывались гортанные звуки, походившие не то на хрюканье, не то на хрип, не то на скрежет, который издают пришвартованные рядом суда, когда трутся бортами друг о друга. Наконец дон Ковео оставил мягкую постель, хотя это стоило ему немалых усилий.