— Тут пришло с полдюжины хорошо одетых господ, они спрашивают сеньора графа.
Дон Ковео заставил привратника дважды повторить сказанное и, воздев к небу жирные руки в знак охватившего его отчаяния, изрёк:
— Господи, ну и денёк! Ни минуты покоя! Государственным мужам, которые пользуются таким всеобщим уважением, как я, живётся труднее, чем обыкновенным людям: им не дают отдохнуть даже после еды.
— О, это не так плохо, сеньор, не так уж плохо! — утешающим тоном вставил привратник.
— Оставь! Мы — рабы общества: к нам обращаются в любое время суток. Ну, да что поделаешь! Скажи сеньорам, чтобы они подождали в гостиной, — я сейчас выйду.
Привратник со всем усердием поспешил выполнить приказ хозяина.
Посетители расселись в гостиной, куда, намеренно выждав несколько минут, направился и граф.
Когда он медленным, спокойным шагом величественно шествовал к середине нарядно убранного, но несколько мрачного помещения, посетители, словно подброшенные пружиной, дружно вскочили с мест и почтительно поздоровались. Один из них, отделившись от группы, принялся громко и напыщенно читать длинную оду в одиннадцатисложных стихах, в которых воспевалась речь, произнесённую накануне вечером сеньором графом. Граф слушал нескончаемый поток стихов, опустив голову и разыгрывая скромность, хотя на самом деле лопался от тщеславия.
Наконец поэт завершил чтение, и вперёд выступили два господина с длинным футляром из ярко-красного бархата. Один из них, заикаясь от волнения, преподнёс графу футляр, где покоилась тросточка из слоновой кости с ручкой, усыпанной аметистами и рубинами. От имени бесчисленных почитателей графа он попросил его принять этот скромный дар в знак любви и уважения.
Трость была великолепная, очень дорогая, но церемония отнюдь не привела дона Ковео в особый восторг: он уже привык получать в подарок трости.
Граф с наивозможной учтивостью поблагодарил за подношение; изъявления признательности были встречены протестующими возгласами разодетых гостей, и торжественный акт вручения трости завершился. Затем дон Ковео предложил сеньорам выпить чашечку шоколада.
— Шоколад?.. В такой час? — удивились гости.
— А почему бы и нет, сеньоры? Я готов пить его в любое время, — игриво возразил граф.
И гости, пачкая лицо и руки густым и вкусным напитком, сбросили с себя маску серьёзности и принялись наперебой выкладывать все остроты, какие знали или могли выдумать. Граф с довольным видом и благосклонной улыбкой выслушивал их, одобрительно покачивая головой.
Часа через два гости ушли. Граф проводил их до выхода и, возвратившись в прихожую, задержался перед подносом, снова заваленным визитными карточками; он запустил руку в груду сверкающих глянцем кусочков картона и, вороша их, предался размышлениям:
«Вот что значит хорошо говорить перед публикой! Вчерашняя речь помогла мне завоевать такой авторитет, какой мне и не снился! Только моя нерешительность и робость виноваты в том, что я до сих не произнёс целой дюжины подобных речей. А ведь я давно уже догадывался, что не лишён ораторских способностей».
— Эй, привратник! — громко позвал граф.
Бородач не замедлил явиться.
— Если меня станут спрашивать, отвечай всем, что меня нет дома, — пусть приходят завтра.
— Слушаюсь, слушаюсь, — отозвался страж.
— Виктор! — снова закричал граф.
Вошёл кучер.
— Воду в ванне охладил?
— Да, сеньор.
— Хорошо. Я больше никого не принимаю: посмотрим, дадут ли мне спокойно выкупаться.
IV. Необъяснимая тоска
Наступил вечер. Был час, когда солнце прячется за холмом, на котором высится замок Принсипе, и так ослепительно озаряет возвышенность, что кажется, будто из недр её стремительно вырываются огромные снопы света и медленно гаснут на самой середине небосвода, словно боясь затмить робкий блеск какой-нибудь звезды, незаметно вспыхнувшей на противоположной, уже потемневшей чёрно-синей стороне горизонта; час, когда птицы, укрывшиеся в густой листве тополей на бульваре Карла III, поднимают оглушительный гомон, защищая от соперников ветку, где они собрались провести ночь; когда гуляющие, устав разъезжать взад и вперёд по бульвару, уже рассеянно посматривают по сторонам утомлёнными сонными глазами и поудобнее разваливаются в экипажах.
Графу Ковео, который тоже совершал прогулку в своей новенькой, сверкающей лаком коляске, уже порядком надоело вертеть головой из стороны в сторону и снимать шляпу, отвечая на бесконечные поклоны. Ему было не по себе, хотя он и не понимал, чем это вызвано; случайно взглянув на пустовавшее слева от него место на сиденье, он уныло пробормотал: