Теперь он кое-что значит!
Жизненный путь рисовался графу ещё более широким и гладким, лёгким и радостным. И всё-таки даже сейчас некая маленькая тучка омрачала ясные горизонты: может быть, в ней скрыты беды. Графа беспокоило то обстоятельство, что у матери Клотильды есть дворецкий, который повсюду сопровождает юную красавицу и отечески читает ей наставления. Дон Ковео опасался, как бы страж девушки не оказался слишком бескорыстен. Это и было причиной появления вышеупомянутой тучки.
Однако графа осенила счастливая мысль: «Завоюем-ка сначала любовь дворецкого, а уж потом и Клотильды!» — несколько раз повторил он про себя.
Дон Ковео не меткая приступил к осуществлению своего замысла. Ведь только так можно было рассеять подозрительную тучку, чтобы будущее стало безоблачным и светлым.
Граф приказал Виктору ехать по улицам, где, по обыкновению, каталась Клотильда. Расчёт оказался верен: не прошло и получаса, как сияющая коляска графа встретилась с экипажем Клотильды.
Наступил момент, когда граф открыл военные действия. До сих пор он вёл лишь рекогносцировку. Началось невиданное, безмолвное, почти незаметное со стороны сражение.
Граф был не из тех, кто попусту тратит время, и к тому же считал себя не новичком в стратегии войн подобного рода. Он обстреливал девушку настойчивыми взглядами, а Виктор, в свой черёд, стараясь сохранять необходимую дистанцию, вёл коляску, почти касаясь экипажа противника.
Клотильда, уже кое-что смыслившая в хитростях, с помощью которых многочисленные воздыхатели старались привлечь её внимание, не могла не заметить выразительных взглядов графа, слишком часто попадавшегося ей навстречу в последнее время.
Надменная, самоуверенная, знавшая о своей красоте и привыкшая к лести, девушка не без тщеславного, хотя в известной мере простительного, удовлетворения выставляла напоказ свои прелести и великолепные модные туалеты. Взгляд Клотильды обычно не задерживался долго ни на одном из поклонников. Ей доставляло невыразимое удовольствие слушать, как превозносят её красоту, по когда комплименты иссякали, она тотчас же забывала о тех, кто так старательно их расточал: она всегда помнила слова и почти никогда того, кто их произносил.
Она была неизменной участницей всех светских развлечений, танцевала на всех балах, но никто никогда не видел, чтобы она кому-нибудь отдавала предпочтение. Она была занята лишь собой. Ближние её не интересовали. Как многие красивые женщины, Клотильда питала глубокую уверенность в том, что все окружающие без малейших усилий с её стороны должны неизменно приносить ей дань восхищения.
Дворецкий, повсюду сопровождавший девушку, был человек неприступный. Он внушал к себе уважение и даже страх с помощью дьявольски ловкого приёма: он старался ни с кем не разговаривать, а уж если его вынуждали открыть рот, отвечал всего двумя-тремя словами, к тому же произнося их скороговоркой.
Граф довольно быстро разгадал характер дворецкого и не усмотрел в нём непреодолимого препятствия; поэтому будущий жених, не привыкший отказываться от своих намерений, принялся изыскивать лекарство, которое излечило бы дона Тибурсио от столь неудобной немоты.
Поскольку граф объявил себя на военном положении, он ежедневно оставлял своё ложе раньше обычного и в лёгком фаэтоне отправлялся нести дозор у дома Клотильды. Он уже не раз встречался с доном Тибурсио, но, сколько ни старался, не сумел привлечь его внимание.
И всё же на этом театре военных действий он добился значительных успехов: дону Тибурсио уже примелькался граф, этот полный, пригожий, жизнерадостный, нарядный, любезный господин, и к тому же, несомненно, состоятельный человек, судя по роскоши, которую он себе позволял. В конце концов дон Тибурсио вынужден был признать, что видит незнакомца слишком часто, и это привело его к следующим размышлениям: «Кто же этот сеньор? Мне кажется, я встречаю его повсюду. В городе его все знают и здороваются с ним почтительно». Такие мысли, как назойливые мухи, преследовали молчаливого дворецкого.
Однажды вечером в театре он вновь увидел этого дородного приятного господина, который, непринуждённо облокотись на барьер ложи, разглядывал публику в бинокль. Чуть ли не каждый усердно здоровался с ним, махал ему шляпой, платочком и просто рукой, а он непрерывно кивал головою во все стороны, отвечая на приветствия.