Через неделю мы были готовы к наступлению. Ясмин так и не сказала мне, каким образом она намеревается выйти из положения и не допустить инвертирования в истинно прустианском стиле, но я и не настаивал. Я был счастлив, что она вообще согласилась взяться за дело.
По нашему плану, она должна приехать к его дому в семь часов вечера, К этому времени жертва уже давно проснется. В номере Ясмин я помог ей одеться. Парик оказался изумительным — копна волнистых, чуть длинноватых золотистых волос с бронзовым отливом. Серые брюки, узорный жилет и бежевый пиджак превратили ее в женственного, но совершенно прелестного молодого человека.
— Ни один гомосексуалист не устоит против искушения совратить тебя, — заметил я.
Она улыбнулась, но ничего не ответила.
— Подожди-ка, — остановил я ее. — Чего-то не хватает. Твои брюки выглядят подозрительно пусто. Тебя разоблачат в первую же секунду.
На столике стояла ваза с фруктами, угощение от администрации отеля. Я выбрал маленький банан, Ясмин спустила брюки, и с помощью липкого пластыря мы прикрепили банан к внутренней стороне ее ляжки. Когда она снова натянула брюки, эффект был поразительным — многообещающая и дразнящая выпуклость как раз там, где надо.
— Он обязательно обратит на него внимание, — сказал я, — и сразу лишится рассудка.
18
Мы спустились вниз и сели в машину. Приехав на улицу Лоран-Пише, я остановил машину метрах в двадцати от дома номер восемь на другой стороне улицы. Это было большое каменное строение с черной парадной дверью.
— Удачи тебе, — пожелал я. — Он на втором этаже.
Ясмин вышла из машины.
— Банан немного мешает, — пожаловалась она.
— Теперь ты понимаешь, каково мужчинам, — ухмыльнулся я.
Она повернулась и направилась к дому, засунув руки в карманы брюк. Я видел, как она подергала за ручку. Дверь оказалась незаперта, и она вошла внутрь.
Я устроился поудобнее и приготовился ждать. Я, генерал, сделал все возможное для подготовки к сражению. Все остальное зависело от Ясмин, моего рядового. Она хорошо вооружена. У нее с собой двойная доза пузырчатого жука и длинная булавка со следами засохшей королевской крови, которую Ясмин наотрез отказалась смыть.
В Париже стоял теплый, пасмурный августовский вечер. Я поднял брезентовую крышу своего голубого «Ситроена-Торпедо», откинулся на сиденье, но слишком нервничал, чтобы сосредоточиться на книге. Просто сидел и смотрел на дом. Я видел широкие окна на втором этаже, где жил Марсель Пруст, и зеленые бархатные занавеси, отдернутые в стороны, но внутрь я заглянуть не мог. Ясмин сейчас там, вероятно, как раз в этой комнате, и, следуя моим инструкциям, должно быть, говорит: «Прошу прощения, месье, но я влюблен в ваше творчество. Я приехал из Англии только для того, чтобы засвидетельствовать почтение перед вашим величием. Пожалуйста, примите в подарок эту коробочку с конфетами… они такие вкусные… ничего, если я съем одну… а вот конфета для вас…»
Я ждал двадцать минут, тридцать минут, постоянно глядя на часы. Судя по тому, как Ясмин относилась к Марселю Прусту и к его сексуальной ориентации, никакой милой беседы, как в случае с Ренуаром и Моне, не предвидится. Я полагал, что визит будет коротким, очень бурным и, вероятно, весьма болезненным для великого писателя.
Насчет краткости визита я оказался прав. Через тридцать три минуты после того, как Ясмин вошла в дом, большая черная парадная дверь открылась, и появилась она.
Пока она шла ко мне, я искал следы беспорядка в ее одежде. Их не было. Шляпа сидела так же кокетливо, как и раньше, и вся она выглядела не менее свежей и элегантной, чем перед визитом.
Или все-таки нет? Вроде бы ее походка стала чуть более усталой? Точно. Кажется, она слишком осторожно переставляет свои великолепные длинные ноги? Бесспорно. Она вообще шла, как человек, который только что слез с велосипеда после долгой поездки в неудобном седле.
Теперь я немного успокоился. Мои наблюдения подтверждали, что мой бравый солдат побывал в жестокой схватке.
— Молодец, — похвалил я, когда она подошла к машине.
— Почему ты считаешь, что все прошло успешно?
Ну и зловредная штучка, эта наша Ясмин.
— Только не говори мне, что потерпела поражение. Она промолчала и, усевшись в машину, захлопнула дверцу.
— Я должен знать, Ясмин. Если товар у тебя, его нужно срочно доставить и положить на лед.
Разумеется, она была с добычей. Я погнал машину в гостиницу и сделал пятьдесят первосортных соломинок. Каждая соломинка, по моим подсчетам под микроскопом, содержала не меньше семидесяти пяти миллионов сперматозоидов. Я знаю, что это были сверхмощные соломинки, потому что в тот самый момент, когда я пишу эти строки, девятнадцать лет спустя после описываемых событий, мне доподлинно известно: по Франции бегают четырнадцать детей, отцом которых является Марсель Пруст, и только один я знаю, кто они такие. Это тайна, моя и их матерей. Мужьям ничего неизвестно. Матери хранят свою тайну. Господи, видели бы вы этих четырнадцать глупых, богатых, тщеславных, помешанных на литературе мамаш. Гордо глядя на своего прустовского отпрыска, каждая из них говорит себе, что произвела на свет великого писателя. И, конечно, ошибается. Все они ошибаются, ибо ни разу не случилось, чтобы великие писатели породили великих писателей. Иногда они порождают второстепенных писателей, но дальше этого дело не идет.