— Долго ты собираешься отдыхать?
— Месяц.
Сойдя на берег с датского парохода в Харвиче, мы поехали прямо в Кембридж и теперь сидели в гостиной «Сумрачного скитальца». Потирая руки, вошел Уорсли.
— Поздравляю, — воскликнул он. — Вы отлично поработали с королями.
— Ясмин просится в отпуск на месяц, — сообщил я. — Но лично я думаю, что нам лучше не останавливаться и сначала покончить с Америкой.
А. Р. Уорсли, пыхтя своей омерзительной трубкой, посмотрел на Ясмин сквозь клубы дыма и сказал:
— Я согласен с Корнелиусом. Покончим с делами, а потом отдыхайте сколько угодно.
— Нет, — отрезала Ясмин.
— Почему нет? — спросил Уорсли.
— Потому что не хочу, вот и все.
— Ну что ж, в конце концов, это ваше дело, — пожал плечами Уорсли.
— Вот именно, — подтвердила Ясмин.
— Разве ты плохо проводишь время? — удивился я.
— Мне все это начинает надоедать, — заявила она. — Поначалу я искренне веселилась, наши действия казались мне потрясающим розыгрышем. Но сейчас я вдруг поняла, что с меня достаточно.
— Не говори так.
— Я уже сказала.
— Черт.
— Похоже, вы оба забываете, что каждый раз, когда вам требуется сперма этих проклятых гениев, именно я иду к ним и вступаю в схватку. Именно я получаю по шее.
— Ну, положим, не по шее, — заметил я.
— Не пытайся острить, Освальд.
Она насупилась, Уорсли молчал.
— Если ты сейчас возьмешь месяц отпуска, — спросил я, — то потом поедешь со мной в Америку?
— Хорошо.
— Тебе непременно понравится Рудольф Валентино.
— Сомневаюсь, — покачала головой она. — По-моему, я наигралась.
— Не может быть! — вскричал я. — Ты скорее умрешь!
— Секс — это еще не все.
— Господи, Ясмин, ты говоришь, как Бернард Шоу!
— Я, наверное, уйду в монастырь.
— Но сначала ты поедешь в Америку?
— Я же тебе сказала, что поеду, — раздраженно бросила она.
Уорсли вынул трубку изо рта и обратился ко мне:
— Мы уже собрали замечательную коллекцию, Корнелиус, поистине замечательную. Когда начнем продавать?
— Не будем торопиться, — возразил я. — Мне кажется, сначала нужно дождаться смерти гения, и только потом пускать его сперму в продажу.
— Почему?
— После смерти великие люди представляют больше интереса, чем при жизни. После смерти они становятся легендой.
— Возможно, вы правы, — кивнул Уорсли.
— В нашем списке полно древних стариков, — продолжал рассуждать я вслух. — Большинство из них долго не протянут. Готов поспорить, что лет через пять или десять от нашего списка не останется и половины.
— А кто займется продажей, когда придет время? — спросил Уорсли.
— Я, — сказал я.
— Думаете, у вас получится?
— Послушайте, когда мне было всего семнадцать, я без особых хлопот сумел продать пилюли с жуком французскому министру иностранных дел, дюжине послов и почти всем знаменитостям Парижа. А совсем недавно я успешно продал леди Викторию Ноттингем всем коронованным особам Европы за одним исключением.
— Это моя заслуга, — возмутилась Ясмин, — а не твоя.
— Ошибаешься, моя милая, — не согласился я. — Тебя купили только благодаря письму короля Георга, а это была моя идея. Так что у меня вряд ли возникнут проблемы при продаже спермы гениев кучке богатых дамочек, не так ли?
— Вероятно, так, — пожал плечами Уорсли.
— И кстати, раз на меня ложится коммерческая сторона дела, то я имею право на большую часть прибыли.
— Эй! — воскликнула Ясмин. — Прекрати немедленно, Освальд!
— Мы договорились, что все разделим поровну, — ощетинился Уорсли.
— Успокойтесь, — улыбнулся я, — я просто пошутил.
— Очень на это надеюсь, — нахмурилась Ясмин.
— На самом деле я думаю, что больше других должен получить Артур, ведь наше предприятие основано на его изобретении, — заметил я.
— Должен признать, что вы очень великодушны, Корнелиус, — просиял Уорсли.
— Сорок процентов изобретателю, и по тридцать Ясмин и мне, — предложил я. — Ты согласна, Ясмин?
— Не уверена, — ответила она. — Я работала как ломовая лошадь и хочу свою треть.
Вот только никто из них не знал, что я уже давно решил забрать львиную долю себе. Ясмин, в сущности, много не требуется. Она любит хорошо одеться, вкусно поесть, вот, пожалуй, и все. Что же касается старины Уорсли, то на его счет у меня возникали большие сомнения — дай ему много денег, и он не будет знать, как ими распорядиться. Трубочный табак — единственная роскошь, которую он себе позволял. А вот я — совсем другое дело. Тот стиль жизни, к которому я стремился, требовал огромного состояния. Я не выносил посредственное шампанское и даже самые мелкие неудобства. Я должен иметь все самое лучшее — подчеркиваю, самое лучшее — других вариантов для меня не существует.