Каждое утро Лиллиана просыпалась в одиночестве, и тут же на нее обрушивался вал противоборствующих чувств: она любила его и тосковала по нему; она ненавидела его за то, как он с ней обращается; она была уверена, что умрет от унижения, когда увидит его за обедом.
Каждое утро она убеждала себя, что так больше не может продолжаться, и преисполнялась решимости с этим покончить. Однако, когда низкое вечернее солнце набрасывало на Оррик длинные тени, медленно начинало нарастать грозовое напряжение. Ожидание предстоящей ночи с Корбеттом становилось все более лихорадочным, где-то внутри Лиллианы завязывался тугой узел нетерпения, и время тянулось бесконечно. Любая мысль о том, чтобы отвергнуть Корбетта, сгорала в огне ее всепоглощающего желания. Но она не отказывалась от намерения как-то наладить их отношения.
Она знала, что в минуты, которые следовали за вершинами наслаждения, Корбетта оставляет обычная скованность, и, возможно, в эти минуты он окажется более открыт для ее доводов. Ей претила самая мысль о том, чтобы разрушить это ночное умиротворение, затеяв тягостный разговор о преграде, вставшей между ними. Но она была достаточно мудра, чтобы понимать: и сама она менее склонна будет поддаться раздражению в том состоянии недолгой неги, когда отдыхают их нагие сплетенные тела.
Пообещав себе, что этой ночью они постараются понять друг друга, Лиллиана нежно прижала к себе малютку Элизу.
— Милое дитя, я так надеюсь, что в будущем году у тебя появится маленький товарищ. Знаешь, очень стыдно, когда детская не полна спокойными младенцами и смеющимися детишками постарше.
Эти радостные мысли подбодрили Лиллиану; она встала и накинула плащ, а потом завернула девочку в теплое вязаное одеяльце.
— Я возьму ее немножко подышать свежим воздухом, — сказала она Ферге, которая проворно орудовала иглой: девочка росла быстро, и ей все время требовалось шить новые вещи.
— На такой холод?
— На солнечный свет! От ветра она защищена, так что не беспокойся, — возразила Лиллиана. — Ей это будет только на пользу, да и щечки порозовеют.
Воздух был холодным, но чистым и бодрящим; солнце заливало двор замка, и Лиллиане, измученной тягостным унынием последних дней, это погожее утро показалось особенно отрадным. Она ласково баюкала Элизу и тихонько напевала ей нежные песенки, неторопливо направляясь к старому каштану.
— Надо будет подвесить к суку люльку, — пообещала Лиллиана Элизе, бережно сняв со лба девочки какую-то пушинку, а потом рассмеялась, увидев, как сморщилось маленькое личико в забавной беззубой улыбке.
Сквозь сучья каштана, по-зимнему оголенные, Корбетту была хорошо видна Лиллиана; он находился на парапете близ сторожевой башни. Он сам не заметил, что оборвал речь на полуслове, едва завидев жену. Но от Рокка не ускользнула озабоченность друга.
— Она просто воплощенное материнство, — отметил он, усмехаясь. — Или твои мысли заняты не ее материнскими качествами, а чем-то иным?
Корбетт неохотно отвел глаза от гибкой фигуры Лиллианы и метнул на Рокка сердитый взгляд.
— Ты забываешься. Она моя жена, а не какая-нибудь девка, насчет которой тебе позволено зубоскалить.
Заметив, как ощетинился Корбетт, Рокк весело рассмеялся.
— Ну, знаешь, тебя скрутило еще хуже, чем я думал. Я говорю о серьезных делах вроде государственной измены, а ты огрызаешься, как ревнивый пес! Должно ли это означать, что ты теперь отбросил свои дурацкие подозрения?
Скулы Корбетта напряглись, и он еще сильнее нахмурился.
— Как прикажешь это понимать? У тебя достаточно оснований, чтобы не доверять ей. Ты не хуже меня знаешь об ее отношениях с Уильямом и об ее опасной осведомленности… касательно королевских дел.
— Я знаю побольше, чем ты, — фыркнул Рокк. — Но мне это удается потому, что я шевелю мозгами, а ты своих мозгов, как видно, вообще лишился. — Тут его тон изменился. — Она невиновна, Корбетт. В этом у меня нет ни малейшего сомнения.
Потом оба мужчины долго стояли молча, глядя на женщину с ребенком под старым каштаном. Потом Корбетт нарушил молчание.
— Она — страстная женщина, — начал он, но тут же примолк и медленно покачал головой. — Она боролась против меня изо всех сил, когда считала меня своим врагом. Она бросила тебя в подземелье, когда решила, что ты убил ее отца. Она подняла на ноги весь замок, чтобы обороняться от меня — ведь она была уверена, что лорд Бартон был убит по моему приказу.
При этом воспоминании лицо Корбетта посветлело, но сразу омрачилось вновь.
— Если она стоит за Уильяма, то я обязан предположить, что она сделает все, что в ее власти, лишь бы помочь ему. А это значит, что она оказывается в стане врагов короля. И моих.
— А если она все-таки невиновна?
— Тогда все будет хорошо, — медленно ответил Корбетт.
— Да, возможно. Но я вижу, как ты с ней обходишься. Ей будет нелегко забыть напряжение этих последних недель.
— Я заставляю ее забыть об этом каждую ночь! — вспылил Корбетт, явно недовольный оборотом, который приняла их беседа.
Но Рокк был подобен упрямой собаке, вцепившейся зубами в кость и не намеренной ее выпускать.
— Она воспитана как леди, и для нее этого никогда не будет достаточно. Обращайся с ней как с какой-нибудь дорогой шлюхой, и ты потеряешь последний шанс завоевать ее любовь.
Корбетт резко повернулся и взглянул Рокку в лицо.
— При чем здесь любовь? Я женился на ней ради наследства. Она это знает. О любви тут никогда и речи не было!
Рокк никак не отозвался на эти возмущенные слова и, как ни в чем не бывало, вернулся к своему занятию: проверке работы подъемного механизма моста. Но когда он поглядывал на Корбетта, все еще погруженного в созерцание своей прекрасной супруги, на лице у него появлялась усмешка, как будто все это его немало забавляло.
В ту ночь Корбетт не пришел. Лиллиана лежала без сна у себя в темной комнате, перебирая в уме все то, что она должна ему сказать, и размышляла, как лучше приступить к своим мирным предложениям. Может быть, ей следует завести этот важный разговор до того, как они будут слишком захвачены страстью. Может быть, потом он так выдохнется, что просто не обратит внимания на ее слова.
Но, с другой стороны, если она заговорит слишком рано, разгорающийся в нем любовный пыл вообще помешает ему ее услышать.
Эту дилемму она обдумывала долго и усердно, но ни к какому твердому решению так и не пришла. Когда от огня в камине остались только тлеющие угольки, а единственная свеча зашипела и погасла, она поняла, что этой ночью Корбетт не появится.
Неужели она надоела ему? Неужели те часы близости, которые значили для нее так много, для него были всего лишь возможностью мгновенно скинуть с себя бремя собственной похоти?
От этой мысли сердце у Лиллианы болезненно сжалось. Если он не придет… Она попыталась прогнать эту ужасную мысль. Но и отрешиться от нее тоже не могла. Если он не придет сегодня… Если он не придет больше никогда…
Она рывком села в постели и отбросила тяжелое покрывало. В спальне было холодно, и этот холод странным образом сочетался с холодом в ее душе. На мгновение она готова была поддаться искушению снова спрятаться в теплый кокон постели. Она могла забраться под покрывало с головой и спрятаться от удручающей правды своей жизни.
Но Лиллиана поборола это трусливое желание и спустила ноги с высокой кровати на холодный каменный пол. Она его отыщет, решила она. Раз он не пришел к ней, значит, она пойдет к нему. Она найдет его и убедит вернуться в их спальню, и тогда… и тогда…
Но как убедить подозрительного человека поверить тебе? Или равнодушного — любить тебя?
Этого она не знала, но при одной лишь мысли о будущем без любви Корбетта ей стало так страшно, что она отказалась даже додумать эту мысль до конца. Она просто найдет его, а уж там будет видно, что делать дальше.
В замке стояла гнетущая тишина. За исключением нескольких слуг, которые спали перед камином в парадной зале, свернувшись на камышовых подстилках, нигде не было даже признака жизни. Оррик вполне мог бы быть замком сказочной Спящей принцессы — эту легенду она давно слышала от одного из менестрелей. Но сейчас спящим был здесь принц, а не принцесса. А она должна была найти его и разбудить сердце принца силой своей любви.