— Работы накопилось, — бросил Хью. — Рождество!
— Ясно, — кивнула я. — Я насчет диктофона…
— Там ножные педали, — со вздохом пояснил мужчина. — Под столом. Как у швейной машинки. Одна воспроизводит, вторая перематывает назад, третья вперед.
Все утро я слушала низкий аристократичный голос своей начальницы, вещавший из допотопных наушников диктофона, — весьма своеобразный и интимный опыт. Начальница надиктовывала письма, а я печатала их на бумаге с шапкой литературного агентства, желтоватой, тонкой, как рисовая, уменьшенного формата. Иногда письмо занимало несколько страниц, иногда печатать приходилось всего одну или две строчки. «Как мы договаривались, прилагаю два экземпляра вашего контракта с „Сент Мартинз Пресс“ на книгу „Кровные братья“. Просим подписать оба экземпляра и выслать нам в удобные вам сроки». Самые длинные письма предназначались издателям; в них моя начальница требовала внести сложные и порой необъяснимые изменения в контракт, вычеркивала слова и целые параграфы, особенно если те касались «электронных прав» — термин, ни о чем мне не говоривший. Работа была невыносимо скучной; форматирование и соблюдение межстрочных интервалов требовало гимнастической ловкости, но вместе с тем это занятие меня успокаивало, ведь я почти не понимала содержание напечатанного, а сам процесс — удары пальцев по клавишам, звук, с которым молоточки ударяли по бумаге, — завораживал меня. Дама из агентства по трудоустройству оказалась права: раз научившись печатать на машинке, разучиться было невозможно, как кататься на велосипеде; пальцы вспомнили расположение клавиш и порхали по ним, словно направляемые невидимой силой. К полудню у меня образовалась аккуратная стопочка готовых писем — результат расшифровки одной микрокассеты; я прикрепила к каждому подписанные конверты, как научил меня Хью.
Я достала первую кассету и вставила вторую, и тут зазвонил телефон. Я похолодела, ведь я так и не выяснила, как тут положено отвечать на звонки.
— Алло, — с притворной уверенностью произнесла я, зажав плечом трубку. Мой первый настоящий рабочий звонок!
— Джоанна? — послышался веселый голос.
— Папа? — удивилась я.
— Та, ето есть йа, — ответил он голосом Бориса Карлоффа[8]. В молодости отец был актером; его комедийная труппа выступала в Катскиллских горах, колониях бунгало[9] и на курортах. Некоторые из членов труппы прославились: Тони Кертис, Джерри Стиллер. А папа стал дантистом. Дантистом с отменным чувством юмора. — Твой старый папка. Как первый рабочий день?
— Да ничего вроде. — Стоило только сказать родителям, что я устроилась на работу, как те попросили мой рабочий номер телефона. Но я не думала, что они станут названивать в первый же рабочий день. — Пока только письма печатала.
— Еще бы, ведь ты теперь секретарша, — рассмеялся папа. Мои родители сделали научную карьеру, и каждый мой шаг, кажется, безмерно веселил их. — Ах, прости, ассистентка.
— Мне кажется, моя работа все же отличается от работы секретарши, — серьезно ответила я, и мой тон мне совсем не понравился.
В семье из-за этого надо мной смеялись, мол, Джоанна все воспринимает слишком серьезно, шуток не понимает. Да мы просто пошутили, Джоанна! Не заводись. Но я всегда заводилась.
— Я буду читать рукописи, — добавила я. Чтение рукописей было единственным несекретарским занятием, что пришло мне в голову. Вообще-то, начальница пока не предлагала мне этим заниматься, но все, с кем я общалась в те несколько недель, что последовали за моим трудоустройством, подчеркивали, что ассистентка литературного агента, безусловно, должна читать рукописи, это ее основная обязанность. Про печатание на машинке мне никто ничего не говорил. — Ну, и все такое прочее. Они искали человека с таким образованием, как у меня. Филолога.
— Ага, ага, — пропел папа. — Конечно. Слушай, я тут подумал… Сколько тебе платят?
Я огляделась и убедилась, что рядом никого нет:
— Восемнадцать пятьсот.
— Восемнадцать тысяч долларов? — воскликнул папа. — Не думал, что так мало. — Он издал гортанное бульканье, призванное означать отвращение, — папа вырос в доме, где говорили на идише, и оттуда перенял такие вот характерные междометия. — Восемнадцать тысяч в год?
9
Так назывались поселения, целиком занятые отпускными домиками, которые нью-йоркцы снимали на лето у евреев — так называемый «борщовый пояс». Эти курортные районы считают колыбелью американского шоу-бизнеса: там выступали гастролирующие артисты.