— Подвинься.
И едва не вдавив меня в стенку, улегся на застонавшую кровать.
Обычно тяжело переношу человеческое прикосновение. Я даже в очереди из-за этого стоять не могу. Особенно, когда сзади стоят расплывшиеся грудастые животастые бабехи и притискивают к тебе свои потные мягкие горячие телеса… Бр-р-р!
Но сейчас ощущать рядом твердое теплое тело Быкова было приятно. Надежно.
День третий
— Вставай, боевая подруга!
С трудом разодрала глаза. Сумрак. За окном белый туман, такой плотный, что совсем не видно окрестностей. Гостиница повисла в безвременье и безпространствье.
Быков сидел на кровати и смотрел в туман опухшими глазами.
— А где эти? — спросила я, оглянувшись.
— Не знаю, — сказал Быков спокойно. — Проснулся — их нет. Ни записки, ничего.
— Ага, — сказала я, — ясно. Димка деда сблатовал себе на хату. Вот теперь сиди и жди, раз вчера не пошел. А я пойду мыться.
Яркость вчерашних впечатлений я заспала. Вертелась под душем и размышляла — а дальше-то что?
Толкнула дверь. Не поддалась. Быков, зараза… Еще долбанулась. Тишина. Постояла и пихнула еще. На этот раз дверь открылась. Черте че ожидая увидеть, я высунула голову. У противоположной стены в обнимку с автоматом сидел Быков. Глаза у него были круглые.
— Ты что двери подпираешь!
— Динго, — тоскливо сказал Быков, — я вдруг подумал — откроется дверь — а там никого…
Я молча покрутила пальцем у виска.
— Ну-ну, — сказал Быков неопределенно и пошел в ванную.
Я протопала по комнате. И вдруг почуяла — что-то не так. Хоть убей меня — не так. Повернулась — все нормально. Только двустволку, оказывается, эти субчики с собой захватили. На охоту пошли. А фантазия-то моя, фантазия… Прыгнула я на кровать, ноги подобрала, огляделась — все в порядке. Никто ниоткуда не лезет, челюстями не щелкает, рожи не кажет. Только… тихо очень. И тишина такая… гулкая. Словно кто-то кашлянет вот-вот и скажет: "Здравствуйте вам!". Вот, чего мне, дуре, не хватает — не слышно шума городского. Фу-у-у… а я-то…
В это время стих и последний звук — шум воды в ванной. Я посидела. Быков не выходил. Я слезла с кровати, напевая, обошла вокруг пулемета, глянула в окно. Стало жутче. М-да…
— Быков, — позвала я.
Тишина.
Я подумала. Еще раз обогнула пулемет. Пошла и стукнула в дверь.
— Але!
Ни звука.
— Эй!
Молчок. Я задергала дверь — уже в панике:
— Быков!
Дверь открылась. Стоял Быков, как картинка, живой, милый, сволочной и сосредоточенно вытирал голову казенным полотенцем.
— Чего орем? — спросил злорадно.
Ждали мы часа четыре. Время тянулось, как резина. Я бродила по углам, на десятки раз оглядела блеклые обои, раз двадцать запнулась за пулемет, раз тридцать обругала его и Быкова.
Потом затормозила и сказала:
— Слушай, а может, их и не было?
— Что?
— Может, говорю, их вообще не было? Может, они нам показались?
У Быкова все сильнее округлялись глаза.
— Да ты… ты что… сама рехнулась и меня с ума свести хочешь? Собирайся!
— Куда это?
— Обратно!
— А ху-ху не хо-хо?
— Не хо-хо! К-куда!
Во были гонки! Скакал за мной Быков, как слон, по всем этим мерзким запутанным лестницам, орал всякие непотребные слова, но догнать меня не догнал. Выпрыгнула я в туман — как в пуховую перину — ничего не видно, ничего не слышно и дышать тяжко. Обыкновенный химический туман. Дышать тут надо по-особому: глубоко гадость, именуемую воздухом, не заглатывать, шевелить одними бронзами — глядишь, и доживешь лет до сорока без рака легких…
День четвертый
… Ну вот. Слиняли эти придурки куда-то. Поторчала я в парке, травку пощипала, высунула нос на театральную площадь. Тихо, пусто, солнце припекает. Пользуемся моментом. Разделась я, одежду расстелила неподалеку от сухого фонтана, плюхнулась. Чем не пляж? И дикий совершенно, потому что кругом — ни души.
Пригрелась и уснула. Под нашим апрельским солнцем не сгоришь — скорее замерзнешь.
А проснулась — чую, что-то не так. Неспокойно.
Так и есть. Сидит на бортике фонтана некто стриженный и этак терпеливо меня рассматривает. Вежливо так. Не приближаясь. Не тревожа.
М-да… удрать?
Смотрю из-под локтя. Стриженный пощурился на солнце и зевнул. Это меня сразу почему-то резко успокоило. Стала обдумывать первую фразу. Стриженный сам мне помог — стукнул чем-то там по камню.
— Не бренчите! — раздраженно сказала я. — Господи, спокойно позагорать не дадут!
Села. Поглядела на свой живот.
— Даже кожа не порозовела… А спина? — вскочила, отвернулась от мэна. — Спина загорела?
(Заодно прикинула расстояние до ближайшей арки — ищи меня, свищи!)
— Нет, — после паузы сказали сзади. — Не загорела.
— А все вы! Ну что вы тут бродите?
Стриженный искоса глянул на меня и стал смотреть на горизонты. Я догадалась, начала натягивать шмотки. Стеснительные, вишь ли, мужики развелись…
— Что вы тут делаете?
— Загораю, — сказала я, не приближаясь.
— И все?
— Думаю. Мысли всякие приходят, знаете…
— Как вы здесь оказались?
— Всегда росла.
— Одна?
— Нет. Сейчас вдвоем. Я и вы. Вы и я.
Мэн оказался жутко терпеливым.
— А кроме вас здесь еще есть люди?
— Вообще-то есть.
— А в частности?
— Нет.
— Вы меня боитесь?
— А вы меня?
— Вы можете ответить хоть на один вопрос?
— А зачем?
Я успела между делом одеться, расчесать волосы и прикинуть еще три варианта убега. Но не убегла. Мэн был мне не понятен. Вроде не придурок, не мафия, и не бродяга, как мы с Быковым. Четвертая порода в городе объявилась.
Кинула я пробный вопрос:
— На комбинате были?
— Нет. А зачем?
— Это местная достопримечательность. Все посещают.
— Да что вы… вот не знал, — пробормотал он. Встал. Невысокий, одного роста со мной, но здорово пропорциональный, крепкий и плечистый. Рожа скуластая, квадратный подбородок, глаза узкие, желтые. Совсем бы супермен, да ямочки на щеках мешают. Хотя он совсем и не улыбается. Спокойный, как удав.
— Вы здоровы? — сказал, подходя. Я отчего-то даже не шуганулась.
— А вы?
— Вполне. Познакомьте меня с вашими…
— Придурками?
— Да, — после паузы сказал он. — Где я вас видел?
— В кошмарном сне, — сказала я. — Оружие есть?
— А что? — спросил мэн.
— Перенимаете мою методу, — засмеялась я. — Сдавайте!
Он подумал, в упор рассматривая меня широко расставленными глазами. Расстегнул куртку, залез куда-то себе под мышку. Достал, вынул «магазин» и протянул мне пистолет на крепкой ладони.
Он оказался тяжелым. Я повертела его, заглянула в дуло.
— Идем?
— Ну, идем…
Мы пересекли площадь, обогнули здание заводского клуба, через парк по узкой асфальтовой дорожке пришли к «гостиничному» домику. Придурков еще не было. Привела я его к себе — сел бочком на кровать — оглядывается и помалкивает. Стала я тишину озвучивать.
— Как вас зовут?
— Шельга, — готовно отозвался он.
— Чего?
— Николай Шельга.
— А чего вы меня так разглядываете?
— Вспоминаю.
— Да ну вас! Опаньки! С рукой что?
Шельга поглядел на свою руку.
— Не знаю.
— Ага! — с удовольствием сказала я. — Веточку где-то обломали?
— Н-не помню… — растерянно сказал Шельга, — а что…