Потом Косой, кажется, даже обрадовался, когда я его бросила. Мне неинтересно, своё от него я точно получила, - по меньшей мере, хорошую заточку и нож и ловкое обращение с опасными игрушками. Нож дома, он - на всякий случай, может и пригодится когда, но не сейчас. С собой всегда заточка.
- Тяжко, рыжий?
Меня давит недоброе предчувствие, и от Пуха уходить не хочется. А он осторожно одним хвостом гладит мою коленку. Поперхнулся, подавляя отрыжку, и лениво развалился на земле. Котяра правильно чует и понимает меня, а я его, и рыжему нравится, когда я задерживаюсь тут, в тени под рябиной, на кособокой скамейке, и несколько минут сижу просто так рядом.
- Вижу-вижу, дрянь была редкая. Ничего, браток, после обеда рассосётся.
Прохлаждаться некогда. Наклоняюсь и тянусь, чтобы на прощание почесать Пуха за рваным ухом. Мяргает от удовольствия, но не прерывает начатого занятия, с показным рвением продолжает вылизывать лапу. Знаем такой приёмчик - защита от людского безразличия. Вы, мол, хоть гладьте, хоть не гладьте, не больно-то и надо, - я сам по себе.
Встаю и топаю в самую ненавистную мне часть города. Но после общения с Пухом хотя бы дышится легче, идти смелее. И жара ни при чём, и тополиный пух, и запах кислых щей из ближайшего подъезда - ни при чём. Всё это мелкие детали, изменчивые и быстро проходящие в большом городе. Считываю другое - моё время пришло, а ещё тягостную грусть Города. Она томит и мает, не просто, как июньская жара, а по-особенному знойно, как перед сильной грозой. Печаль читается и в притихшей листве сквера, и в обожжённых солнцем стенах домов. Что-то мрачное и скверное вызревает в каменных недрах против воли моего Города. Ему это не нравится. И мне.
Значит выбора нет, значит сегодня я сделаю то, к чему мы с Городом готовились. Не хочу, но сворачиваю в узкий старый двор. Выхожу вдоль короткой аллеи из корявых, коротко пиленных тополей к безлюдному почти заброшенному людьми гаражному массиву. Начинает подташнивать, в висках гулко молотит пульс. Столько раз приходила сюда, а сколько сил положила на бой со страхом - впустую. Он словно повсюду тут, въелся в железо и камень гаражей, и в воздух, и в тополя. Как мерзкий голодный клещ ждёт, но не всякую жертву, а исключительно меня.
Обречённо бреду сквозь тоннель из гаражей. Борюсь как Пух с тошнотой, глушу воспоминания. Пульс всё злее. Не оглядываюсь, а ведь почти уверена, что череда железных ворот беззвучно смыкается за спиной. И гаражи хохочут, издевательски лыбятся разводами выцветшей старой краски. Тех сволочей здесь нет и не будет уже никогда. Но гаражи помнят, как принимали и укрывали мерзость, помнят не хуже меня.
Наконец повсюду, в пространстве и во мне, оживает Город. Не знаю другого способа, только тут, путём боли и страха я могу так крепко слиться с ним. Огромный всевластный дух обнимает меня. И мир меняется - я снова часть Города, мы едины как в первый раз. Я - облако, мгновенно вижу и понимаю многое из того, чего не могут знать обычные люди.
***
Я нашла его на другом конце города, около четырёх дня. Вовремя. Район мне хорошо знаком, впрочем, как и все остальные в городе. Энергетическая тень - мразь, а не человек. И нет нужды следить за ним. Намерения очевидны, а место и время мне открыты Городом. Давно охотится, гад. И не в первый раз. Почему Город не показал раньше? Я была не готова? Конечно, я искала не его, но он такой же - одна из тех масок, такая же мерзость. Подобные твари не должны жить, дышать воздухом моего Города.
Беру в киоске пломбир. Медленно слизываю сладкий холодок, присев на широкой чёрной трубе тротуарного ограждения. Обдумывать особо нечего, к тому что случится, я готова. Мы с Городом готовы. Но внутреннее напряжение звенит, не отпускает.
Сегодня часть воспоминаний там, у гаражей, успела таки пробиться. Всплыл отчётливо тоскливый жалящий взгляд отца, когда врач говорил мне, глядя куда угодно только не в глаза: "Надо, Катюша, медицинское освидетельствование пройти надо". Болезненно, почти как тогда, потянуло жилы безнадёгой. Захотелось взвыть. Почти осязаемо, царапая по нервам, вырвалась из памяти щенячья жалость не к себе, а к тогдашнему отцу. Вспомнилось, как в тёмном казённом коридоре быстро и безнадёжно таяла самая большая надёжность в мире. Отец становился даже не обыкновенным, а пустым и холодным, как чужие ничего не значащие люди.
А себя тогдашнюю почти не вижу. Остались одни сколы из нелепых действий и ошмётки чувств. Как, например, досадливая щекотка в висках от людских голосов. Как раздражение от бессмысленности их слов. Зачем? Для чего? Или одежда, ровно не своя - шершавая, жёсткая, что бумага, и тело под ней холодное и липкое, как леденец.
***
Время пришло и я нарочито лениво шаркаю кроссовками в сторону нужной арки. Мразь вышла на охоту, и мне пора. Душа леденеет и консервируется, как то мороженое в холодильнике. Правильно, таять и растекаться будем потом.
Передо мной идёт мужчина средних лет. Одет прилично. Высокий, складный - обычный городской пижон. Но фасад обманчив. Он задумал чёрное, он всё решил. Только Город прочёл его и рассказал мне. И помешать сегодня могу лишь я.