— Простите нас, — послышался голос Сакасита.
Он учился в одном классе с Тамако, но сегодня в школу не пришел. Должно быть, боялся, что его поймает полиция, и не спал всю ночь. Наверное, как и все остальные.
— Извините, — неуверенно заговорил Токунага, — а почему вы не выдали нас полиции?
«Так, значит, они за это пришли благодарить», — подумала Тамако.
— Ведь мы лишь немного повздорили, — по прежнему посмеиваясь, ответил дедушка. — Да и я уже в таком возрасте, что не собирался всерьез с вами тягаться. К тому же вы соученики моей любимой внучки. Как же я мог сдать вас в полицию? Допрос — это вам не сахар. А детская трудовая колония — тем более. Бывает, оступится человек — и вся жизнь исковеркана. Я не хочу, чтобы с вами такое случилось.
Кто-то всхлипнул и зашмыгал носом. По тени на сёдзи Тамако определила, что плакал Татикава — у него вздрагивали плечи. «Какой он чувствительный», — подумала Тамако, но и у нее самой на глаза навернулись слезы.
Мать принесла кофе и печенье.
— Не стоило беспокоиться, — по-взрослому сказал Токунага.
Мать резкими движениями расставляла чашки, — видно, ее плохое настроение не прошло. «С чего бы это?» — подумала Тамако. Может быть, мать опасалась, что Токунага и компания, усмиренные дедушкой, станут теперь часто появляться в ее доме.
— И еще, — продолжил дедушка, — как я уже не раз говорил, в моем возрасте жизнь уже не дорога. Поэтому смелость, о которой вы думаете, здесь ни при чем. Все старики хотят успеть сделать что-то хорошее перед смертью. Не только для детей или внуков, но и для родного города или, например, для школы, которую они когда-то закончили. И я не исключение. Но, увы, я только недавно понял, что об этом следует задумываться не под конец жизни, а гораздо, гораздо раньше. Задумаешься об этом к старости, как я, а уже ничего стоящего сделать не можешь. Только и способен, что на отчаянные, безрассудные поступки, ведь жизнью уже не дорожишь. И я хочу сказать вам, молодым, то, что понял по своему опыту: если готов отдать жизнь, то нет ничего невозможного. А человек, по природе своей, действительно готов рискнуть жизнью ради того, чтобы оставить после себя добрый след, то есть ради чего-то хорошего, пусть даже и не такого уж значительного. Понимаете, о чем я?
Тут Кэндзо предложил выпить кофе, пока он не остыл, и послышалось неуверенное звяканье чашками.
— Понимаем, — через некоторое время сказал Токунага, — вы говорите о нашем хулиганстве в школе.
— Может, не к месту просить вас теперь, когда вы пришли с извинениями, — сказал Кэндзо, — но я, действительно, именно об этом. Нельзя ли вашими силами покончить с хулиганством?
Ребята задумались, и, наконец, Сакасита сказал неуверенно, будто советуясь с двумя остальными:
— Что толку, если только мы прекратим хулиганить…
— Хулиганит ведь не только наша компания, — пояснил Татикава. — Есть еще две группы.
Токунага, казалось, вышел из себя от их несообразительности.
— Да нет, Годакэн-сан… — сказал он, но тут же спохватился — наверняка, они в своей компании всегда называли Кэндзо «Годакэн» — Годай-сан имеет в виду, чтобы мы заставили их прекратить хулиганить.
— Мы? — Татикава, похоже, удивился. — Будет драка.
— О! Давайте, давайте! Мы выступим как защитники справедливости, — Сакасита оживился, как всегда не задумываясь о последствиях.
«Никакой он не защитник справедливости. А просто хочет поучаствовать в драке», — подумала про себя Тамако, хорошо знавшая Сакаситу.
— Слушайте, так не пойдет, — возразил Токунага. — Если мы передеремся между собой, это ведь будут все те же школьные беспорядки.
— А, ну да.
— Что, уговаривать их будем? — снова удивился Татикава. — Они побьют нас — и все.
— Будем делать это так, чтобы не побили, — сказал Токунага и, повернувшись к Кэндзо, добавил, — мы попробуем. Не знаю только, получится или нет.
Затем все трое замолчали.
— У вас должно получиться!
Как только Кэндзо это сказал, Токунага поднялся, Татикава и Сакасита тоже встали.
— Кстати, мой отец… — сказал Токунага при выходе, — если вы не против, он хотел бы попросить вас снова писать вывески в стиле кайсё[19], как раньше. Он говорит, что сейчас нет человека, который бы писал в этом стиле.
— А, Сётаро? — Кэндзо смущенно заулыбался. — Он мог бы не чиниться и позвонить мне сам. Хорошо. Передай отцу, что я готов прийти к нему хоть завтра.
В пору новогодних распродаж в «Рекламную контору Токунага», так называлась лавка вывесок, которой владел отец Хироси, нахлынуло множество дополнительных заказов, и все работники, включая хозяина, трудились без выходных. Кэндзо, захватив с собой обед, уходил в контору, находившуюся за станцией, и работал в уголке просторной мастерской, делая в стиле кайсё рекламные листы с ценами на специальные предложения, которые вешают при входе в магазин. Тамако не знала, что дедушка такой искусный каллиграф, и теперь зауважала его еще больше, однако, по словам Кэндзо, для людей старшего поколения подобное умение было само собой разумеющимся.