До того, что случилось со мной, обработка информации, обеспечивающая доступ к тому, что хранилось в моем здоровом мозгу, осуществлялась приблизительно следующим образом. Можно представить себе, что я сижу в середине собственного мозга, изнутри полностью заставленного шкафами для хранения документов. Когда мне нужно найти какую-либо мысль, идею или воспоминание, я осматриваю эти шкафы и нахожу нужный ящик. Отыскав в нем соответствующую папку, я получаю доступ ко всей информации, которая в ней содержится. Если мне не удается сразу найти то, что я ищу, я продолжаю поиски и рано или поздно добираюсь до нужных мне сведений.
Но в то утро мой механизм обработки информации стал работать совсем неправильно. Хотя мозг по-прежнему был заставлен шкафами для хранения документов, их ящики были словно наглухо закрыты, а сами шкафы оказались вне досягаемости. Я осознавала, что у меня в мозгу хранилась масса информации. Но куда она делась? Если информация по-прежнему оставалась там, я больше не могла ее извлечь. Я задавалась вопросом, вернется ли ко мне когда-нибудь способность думать языковыми категориями или вызывать в памяти мысленные образы собственной жизни. Мне было грустно думать, что эти составляющие моего сознания теперь, возможно, утрачены навсегда.
Лишившись речи и способности последовательно обрабатывать информацию, я чувствовала, что утратила связь со своей прошлой жизнью и что, лишившись когнитивных картин и экспансивных идей, я лишилась и представления о времени. Я больше не могла вызывать в памяти воспоминания о собственном прошлом, и общая картина того, кто я такая и что здесь делаю как живое существо, оказалась скрытой от меня. Целиком и полностью сосредоточившись на настоящем, мой пульсирующий мозг был будто зажат в тиски. И теперь, когда место земного чувства времени у меня заняла глубокая пустота, границы моего земного тела растворились, и я слилась с вселенной.
Когда изливающаяся в мозг кровь прервала нормальную работу левого полушария, мое восприятие освободилось от привязки к классификациям и деталям. Преобладающие волокна левого полушария выключились и перестали подавлять работу правого, и мое освобожденное восприятие преобразилось, воплотив в сознании источаемую правым полушарием безмятежность. Охваченная окутывавшим меня чувством освобождения и преображения, основа моего сознания перешла в состояние, на удивление похожее на те ощущения, которые я испытывала в Тетавилле. Я не большой специалист, но, по-моему, буддисты могли бы сказать, что я погрузилась ту форму существования, которую они называют нирваной.
Лишившись аналитических способностей левого полушария, я была полностью поглощена ощущением безмятежности, безопасности, блаженства, эйфории и всеведения. Какая-то часть меня жаждала полного освобождения из плена этой телесной формы, пронизанной пульсирующей болью. Но, по счастью, несмотря на всю привлекательность этого неотступного искушения, что-то во мне сохраняло преданность задаче организовать собственное спасение, Это что-то добилось своего и в итоге спасло мне жизнь.
Проковыляв к себе в кабинет, я сильно убавила свет, чтобы он не жег мне мозг, как лесной пожар.
Чем усерднее я старалась сосредоточиться и сконцентрироваться на том, что я делаю здесь и сейчас, тем сильнее отдавалась в голове пульсирующая боль. Мне стоило огромных усилий просто поддерживать внимание, пока мой разум хватался за воспоминания: "Что же я делаю? Что я делаю? Зову на помощь, я пытаюсь позвать на помощь!" Мое состояние колебалось, и в отдельные моменты я могла ясно мыслить (я называю это волнами ясности), а в какие-то не могла мыслить вообще.
Чувствуя себя выброшенной из ритма прежней жизни, я была одновременно встревожена и очарована тем последовательным распадом когнитивной составляющей сознания, который я теперь наблюдала. Время остановилось, потому что внутренние часы, которые когда-то тикали в моем левом полушарии, помогая определять последовательность мыслей, теперь замолкли. Без внутреннего понятия об относительности и без дополняющих друг друга форм мозговой активности, помогавших мне последовательно управлять ходом собственных мыслей, я как бы плыла из одного момента времени в другой. А больше не имело отношения к В, a 1 ― к 2. Для понимания такого рода последовательностей требовались мысленные связи, на которые мой разум был теперь не способен. Даже простейшие рассуждения по определению требуют понимания отношений между разными сущностями, а мой разум утратил способность сочетать одно с другим. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как сидеть в полном замешательстве, ожидая прихода следующей отрывочной мысли или волны ясности. В предчувствии идеи, которая рано или поздно должна была прийти мне в голову и связать меня с чем-то из объективной реальности, я сидела и повторяла про себя одно и то же: "Что же я пытаюсь делать?"