«Альталена» привезла оружие для людей Бегина, а Бен-Гурион создавал единую армию для уже объявленного государства и действительно не мог допустить существования отдельных воинских контингентов, не подчиняющихся единому командованию. Вместе с тем он не допускал даже мысли о том, что военачальники от ревизионистов могут войти в общее командование этой армии. Поэтому вполне естественно, что Бегин заявил: безвозмездно оружие, привезенное «Альталеной», он не отдаст. И Бен-Гурион велел расстрелять судно вместе со всеми, кто находился на борту. Включая Бегина, покинувшего развороченный корабль последним.
И до того случая, и после него описано немало выходок Старика, безжалостно разрывавших на части сравнительно небольшую общину палестинских евреев. К моменту объявления государства их, этих евреев, было всего около 600 тысяч, совсем как в дни исхода из Египта. И это был для Бен-Гуриона далеко не единственный повод меряться славой с библейским Моисеем. Бар-Зохар утверждает, что к концу жизни Старик стал истинно верующим евреем. Этому биографу приходится верить — его рукой водил сам Бен-Гурион, отвечавший на вопросы, предоставлявший нужные материалы и определявший сетки координат и основные векторы сюжетной линии биографической легенды. Подтверждает религиозную определяющую в мироощущении Бен-Гуриона и бытующий в народе афоризм, однозначно ему приписываемый: «Моя синагога, в которую я не хожу, это ортодоксальная синагога».
Так что Дуби Шабатон, потрясенный административными провалами Войны Судного дня, доверял свою боль не некоей бессознательной инстанции, а главе третьего еврейского царства, сила и мудрость которого зависели не от работы нервных клеток, вышедших из строя, а от воли высшей силы, способной слышать неслышимое и видеть невидимое. Я тихонько прикрыла дверь и вышла, гордая тем, что приставлена улавливать еле слышное дыхание этой силы, не позволяющей небольшому скоплению биологического вещества, занимавшему неполных две трети длины больничной койки, спрятаться раньше времени за пеленой вечного небытия.
Это мое решение никак не зависело от идеологии. Бен-Гурион был, конечно, весьма своеобразным социалистом, но для меня тогдашней любой социализм был неисправимо плох. Кроме того, не будучи идейной сионисткой, я все же после Катастрофы не обнаруживала для себя иного местожительства на планете, нежели государство евреев. В котором, кстати, находила огромное количество недостатков, приписываемых как раз влиянию Бен-Гуриона. Все это не должно было иметь ни малейшего отношения к дежурству «при бюсте и знамени», которое я тем не менее готова была нести сколько понадобится. Однако не понадобилось. Война Судного дня закончилась, и Старик перестал дышать.
А ныне особое отношение к Бен-Гуриону, долго сохранявшееся в атмосфере Израиля, испарилось. Его портрет еще иногда вывешивают на пленумах рабочей партии «Авода», с нынешней генеральной линией которой Старик вряд ли бы согласился. Но и только. Созданную Бен-Гурионом страну додумывают, изменяют и продолжают строить другие. Хотя история создания этого государства все еще преподается в соответствии с дневником-летописью, на создание которой Бен-Гурион потратил не менее трети собственной жизни.
Мужчина в доме
С тех пор как мама умерла, я одна во всем мире храню в памяти рецепт пасхальных кнейдлах «Голда Меир». Мама придумала их как раз в тот момент, когда ее чуть не задавили насмерть, прижав к стене или забору московской синагоги.
К стене или забору — этого она никогда не могла определить точно. А как мама попала в Москву из Вильнюса ровно к Йом Кипуру и к третьему посещению московской синагоги новоназначенным послом новосозданного Государства Израиль, есть вопрос позиции, угла зрения и состояния души. Глядя с сионистской позиции, какой придерживалось большинство литовских евреев, а также с точки зрения маминого магического мироощущения, все было предопределено.
Она окончила в Ковно ОРТ, всемирную сеть профессионального обучения для еврейских детей, и стала тем, кого сейчас называют модельером или дизайнером моды. Потом осталась преподавать в ОРТе и стала ездить на каникулы в Париж, откуда привозила новые модели и идеи. Из моделей и идей получались показы. Кроме показов и преподавания, мама придумывала шляпки из фетра, атласа, птичьих перьев и цветов. Те, кто видел и носил эти шляпки, рассказывали, что они были — чудо!
В Париже мама познакомилась с Жаботинским, влюбилась в него и сионистскую идею, после чего решила делить время между Палестиной, Парижем и Ковно. Палестинских женщин, объясняла она, необходимо приодеть, так считает сам Жаботинский. Но Шикельгрубер считал иначе, и мама оказалась в эвакуации в далеком среднеазиатском Коканде, где за ее парижские крепдешины платили хлебом и рисом. Проблема была только в том, что девушек маминого субтильного размера в этом городе было немного.