Профессор Хагит Гальперин, сделавшая научную карьеру на расследовании биографии Пена, так резко не высказывается, но предлагает другие варианты. Самый достоверный из них, опирающийся на документы, полагает, что родился Абраша Папликер-Штерн в местечке Акимовка под Мелитополем в семье меламеда и учителя иврита. Меламедом и учителем иврита был и его дед. Что до матери, тут есть несколько возможных вариантов. Самый простой: меламед был женат дважды. У него были дети от первой жены, а Абраша был от второй, которая, по некоторым документам, была жива еще в 1927 году, поскольку ездила к Леопольду Сосновскому, старому большевику и редактору «Правды», хлопотать за сына, высланного в Среднюю Азию за сионизм.
Биограф все же не решается полностью отринуть версию с матерью-субботницей, дочерью шведского графа, подцепившей мелитопольского меламеда почему-то в университете Вены, где ее превосходительство изучала медицину. Что делал в стенах этого заведения меламед, неясно. Другая версия, придуманная тоже самим Пеном, говорит о домработнице-нееврейке, якобы родившей от меламеда двух внебрачных детей и скоропостижно скончавшейся. Однако документы позволяют проф. Гальперин все же предположить, что Абраша рос дома при маме и папе, а ощущение раннего сиротства приобрел, глубоко вжившись в биографию любимого им поэта Лермонтова, который отвечает также и за Пятигорск. Что до деда-шведа, то фамилия Йенсен — это анаграмма фамилии Есенин, поэтического предтечи поэта. А Колыма, белые медведи и имя Александр позаимствованы у известного сиониста Александра Зайда, с которым Пен дружил и выпивал.
По поводу псевдонима мнения опять же расходятся. То ли это первая и последняя буквы от «Папликер-Штерн», то ли псевдоним старшего брата-революционера, то ли сокращение фамилии Пушкин, а возможно, все это вместе и разом. Ну а семилетнее бродяжничество, скорее всего, появилось под влиянием фильма «Путевка в жизнь».
В качестве примера того, как все это могло испечься в поэтической колбе на алхимическом атеноре символического мышления, приведу свидетельство одного из израильских друзей Пена по фамилии Саарони. Как-то вечером поэт рассказал ему, что в полдень того же дня он якобы несся без седла на породистом жеребце по улице Алленби, как некогда носился по сибирским просторам. Однако именно в это время дня Пен сидел рядом с Саарони в кинотеатре на улице Алленби, где крутили фильму с конными скачками.
Годам к семнадцати Пен оказался в Москве, куда переехала и его семья. Известно, что жил он то дома, то в гостях. А гостевал Пен якобы рядом с Есениным и Маяковским, высоко ценившими его стихи. Но почему-то ни Пена, ни Папликера, ни Штерна не видно ни на фотографиях тех лет, ни на афишах поэтических вечеров. Зато достоверно известно, что Пен обучал сионистов боксу. Был ли он сам сионистом, сказать трудно. Закончилась эта тренерская работа печально: молодой человек был арестован и в числе других сионистов выслан в Среднюю Азию.
Спасла его то ли Пешкова, являвшаяся главой русского отделения Красного Креста, то ли родная мать, знакомая со старым большевиком Сосновским, то ли судьба-злодейка, решившая послать внука шведского графа в Палестину против его воли. Правда, есть сведения, что сделал это сам внук, выкрав сертификат, предназначенный другому.
Как бы то ни было, попав в Палестину в 1927 году, молодой человек поначалу загорелся сионистской идеей и стал писать стихи на иврите, языке, который он, скорее всего, знал с детства. Напомним, что и дед, и отец поэта преподавали иврит, а отец даже писал на иврите стихи. Но Пен, поначалу вроде не отрицавший заведомого знания иврита, позже стал утверждать, что выучил язык уже находясь в Палестине.
В подражание любимому Маяковскому он занялся коммунистическим агитпропом, не возымевшим влияния на окружающих. А в перерывах писал лирику, превратившуюся в песни, любимые израильтянами по сей день. Затем он боролся с сионистами как коммунист и воевал с коммунистами за свободу творчества как свободомыслящий поэт, а главное — страдал от диабета и беспробудно пил.
Что до Ханы Ровиной — тут все четко, откровенно, просто и сурово. Родилась в 1893 году в местечке Березино под Минском. Мечтала стать воспитательницей в детском садике. В Киеве ее не прописали, поэтому пришлось поступить в Варшаве на учительский семинар для знающих иврит. Там Ровину и обнаружил Нахум Цемах, основатель первой «Габимы». Важнейшим фактором приглашения ее в театр было знание иврита. На актерский талант Хана не претендовала. В 1914 году она наконец согласилась выйти на сцену, но театр Цемаха вскоре прогорел. К тому же началась война. Ровина очутилась в Москве, как и Цемах. К ним присоединился Менахем Гнесин, и троица решила создать новую «Габиму».