Менахем Бегин родился в 1913 году в Брест-Литовске в семье торговца лесом, смельчака, романтика, человека немецкой культуры и сионистских взглядов, который главным занятием жизни считал должность секретаря еврейской общины. Рассказывают, что приняла младенца акушерка, позже ставшая бабкой Ариэля Шарона. В нежном возрасте он год посещал хедер, затем перешел в сионистскую школу «Тахкемони», а позже поступил в польскую гимназию, где получил солидное классическое образование. Любовь к классической литературе, в том числе к произведениям на латыни, Бегин сохранил на всю жизнь. Направляло же его не столько красноречие Цицерона, сколько содержание жизни героических латинян. А завершил он свое образование в Варшавском университете, где окончил факультет права. Сообщают, что звали его в этом заведении Мечислав Бьегунь. Но адвокатской практикой Менахем-Мечислав не занялся. К тому времени он уже душой и телом был во власти сионистских чар Зеэва-Владимира Жаботинского, а в 1939 году стал комиссаром всего польского «Бейтара», сионистской организации, насчитывавшей около 70 тыс. человек.
У меня нет сомнений в том, что, и называясь Мечиславом Бьегунем, Менахем Бегин лелеял одни лишь сионистские мечты. Но делал он это в соответствии с польской культурной составляющей, впитанной из окружающей среды. Например, в полном соответствии с болезненно возбужденным чувством того, что и поляки, и русские называют гонором. Поляки при этом имеют в виду честь, а в переводе на русский «гонор» — это фанаберия, высокомерие, заносчивость, даже наглость. Бегин трепетно относился к гонору в понимании «честь». Как-то в ответ на попытку уравнять его с Арафатом на почве терроризма с негодованием парировал: «Я — террорист, а он — бандит. И это совершенно разные вещи».
Веяния того времени не только дозволяли терроризм, но и окружали его романтическим флером. Террористом был, например, знаменитый герой Польши Юзеф Пилсудский, который на вопрос, где проходят границы польского гонора, позволяющего грабить банки, ответил, что границы эти соответствуют границам 1772 года — времени первого раздела Польши. Отметим, что большую часть своей истории лишенная государственной самостоятельности Польша жила воспоминаниями о великой Речи Посполитой, некогда простиравшейся «от моря до моря» (от Балтийского до Черного). Степень униженности польского национального достоинства можно прочувствовать из такого исторического анекдота: посадив силой и хитростью на польский престол своего фаворита, Екатерина Великая с его помощью сумела присоединить к своей империи большую часть Польши. И когда фаворит прислал государыне в благодарность старинный трон польских королей, та повелела вырезать в польской национальной реликвии дырку под ночной горшок.
Было такое или нет, сказать трудно. Но то, почему раздел Польши виделся Пилсудскому оправданием террористических актов, анекдот раскрывает верно. Кстати, во времена своей террористической деятельности Пилсудский скрывался под псевдонимом «Мечислав». Я не пытаюсь утверждать, что воинственный еврейско-израильский национализм Бегина повторяет не менее воинственный польский национализм, но отмечаю, что окружающая среда могла повлиять на эмоциональную окраску этого состояния.
Еще при мне, в 50-70-х годах XX века, в уже советском Вильнюсе национальная составляющая любого вопроса вызывала страстную реакцию. Так, в начале показа фильма Форда «Крестоносцы» зал бывал полон, но в тот момент, когда на экране появлялись звероподобные косматые литовские воины, зрители шумно вставали, хлопая сиденьями, и демонстративно выходили из зала. Между тем вопрос о приоритете литовцев или поляков в победе над тевтонцами вообще уходит в глубь истории, но при воспаленном национальном сознании время перестает существовать. Все это всплывает в памяти при мысли о Ямите. Вернее, при мысли о том, почему Бегин вдруг решил взорвать город, который поначалу решено было оставить египтянам за приличную плату. Считается, будто это было сделано из опасения, что поселенцы решат вернуться в свои оставленные дома и столкнутся с новыми хозяевами. Возможно. А возможно, так нашла себе выход бессильная ярость Бегина перед неотвратимым.