Меня ведёт вверх моя книга.
Моя книга – моя тропа.
Книга – что вершина пройденной тропы. Чем больше на этой тропе взято препятствий, тем она лучше. Это как у альпинистов, у которых чем сложнее тропа к вершине, тем значительнее вершина.
Для каждой тропы есть своя зачётная оценка. Чтобы получить такой зачёт, требуется на тропе взять препятствия нужной для зачёта трудности. Если препятствия не по силам и обойдены стороной, – тропу не зачтут.
Не знаю, зачтут ли мою тропу мастера троп, но я иду к вершине.
К моей книге.
Иду не для зачета.
Моя книга – мои крылья.
Крылья могут расти только такие, какие растут. И других не может быть. И какие бы они ни росли, это крылья.
Ими можно будет взмахнуть.
У каждого человека должна быть своя книга. В ней должно быть: кто ты есть и зачем ты есть. И пусть она будет только в нем самом, тысячи раз наговорённая, и пусть у нее будет читатель только он сам, тысячи раз её перечитывающий, – такой человек крылатый.
Мы идем по тропе нашего народа, и у каждого из нас книга «Мой Израиль», у каждого своя. Это наши крылья, они растут и крепнут с каждым шагом по тропе.
Иногда крылья не выдерживают высоты.
И тогда падает с неба маленькая звёздочка отчаяния на нашу родную землю.
Счастливой будет земля, усыпанная упавшими с неба звёздочками.
Это будет звёздная земля.
Люди с надеждой смотрят в небо, и еще ни одна звёздочка не упала никем не замеченной. Эти звёздочки волнуют, манят, зовут к себе, в небо.
Но кем бы я ни спустился на родную землю, пусть тоже звёздочкой, я буду на родной земле, и буду смотреть в огромное и беспредельное надо мной небо, и скажу каждому, стоящему на своей родной земле: над тобой и надо мной – небо, и над всей землёй – небо.
И под этим нашим общим небом мы – частицы нашей Родной Земли.
И летит в небе наша Родная Земля маленькой звёздочкой.
Может быть, она сама падающая звёздочка отчаяния.
Август 1972
В который раз – наверное, сколько людей, столько и раз, – есть мир и есть я – не то я, которому мама до сих пор выпрямляет сутулящуюся спину, стоит только забыть, что не надо сутулиться, и усилия мамы в этом смысле безрезультатны, а то я, которому прикасающиеся мамины руки, широкие, разработанные, передают сокровище этого мира, которое сразу, может быть, и не видишь, да и необязательно видеть сразу – поздно никогда не бывает, но хоть когда-нибудь увиденное, оно вызывает слезу и улыбку, которые возрождают его снова и несут его, передавая дальше, без чего этот мир ничто и благодаря которому он только и есть, и оно единственная мира суть, в котором это самое я пишется большой буквой, не будь только про самого себя написано, – рожденное этим я, оно даёт возможность и ему жить, – так вот: есть мир и есть я, для которого этот мир – сплошная тропа, по которой шёл мой народ во все времена, где бы он ни находился, и продолжает идти.
Что изменилось на этой тропе?
Ну, платье, ну, вкус мороженого, оно было всегда, просто в раскопках не находят – растаяло – вот, пожалуй, и всё.
И я нужен миру как лакмусовая бумажка, опущенная в этот мир и определяющая, равно как что есть каждый в отдельности в этом мире, так и что есть мир в целом.
Я нужен миру, как нужен первый звонок перед началом очередного действия спектакля, к которому на сцене уже всё приготовлено, кроме пустякового косячка, который всегда успеют прибить, пока будут спешить из буфетов, курилок, туалетов, – он нужен, этот первый звонок, хоть и возникает вопрос, зачем он, если дается второй и третий, и гаснет свет, и поднимается занавес, а они все ещё жуют, чего-то хрустят, устраиваются, и происходящее на сцене не захватывает зал, сцена живет своей жизнью, а зал своей, и лишь потом, когда много упущено, зал начинает разбираться в происходящем на сцене, правда жизни его захватывает, и вот зал слился со сценой – произошёл тот сплав, о котором находящиеся на сцене мечтают.
Я нужен миру, как ожидающему с надеждой рассвета тяжелобольному, в состоянии которого может наступить кризис, когда в ночной тишине широко раскрытые глаза не закрываются и кажется, что всеми забыт, заброшен, покинут, оставлен и никого не дозваться, – нужен рядом кто-нибудь, делящий с ним страдания, чтобы можно было в тревожных коротких забытьях ускорить время до утра, когда придут врачи – они должны что-нибудь придумать.
Ну кто ещё так нужен миру?
В этом моя б-гоизбранность.
И я от нее никогда не откажусь.
Во имя мира.
И я кричу, переполненный радостью: мой мир, ты слышишь, я тот, кто я есть!
Но чтобы оставаться тем, кто я есть, я должен идти по тропе моего народа.
Только на тропе своего народа можно оставаться тем, кто ты есть.