И я нужен тебе, мой мир, только таким – идущим по тропе моего народа.
Поэтому я спрашиваю и требую ответа по праву моего народа, полученному в тысячелетиях: мой мир, ты видишь, это иду не я, это идет твоя суть.
Мой мир, мы пойдём вместе.
Я тебе буду нужен.
Я тебе пригожусь.
Куда мы пойдём?
Сентябрь 1972
Взмах, ещё взмах, и ещё.
Я как птенец машу своими крыльями.
Я вылупился, получив тепло больших птиц с сильными крыльями, излучающих его всем, кто должен вылупиться, и возможно, вызвал у них удивление своим появлением, но у этих птиц только так – всем крыльям хватит места в небе.
И мои крылья подрастают рядом с сильными крыльями, и благодаря им я ещё не потрёпан, ведь всегда можно свалиться и попасть в чьи-нибудь лапы, если нет рядом сильных крыльев.
Сильные крылья больших птиц так рубят и рвут воздух вокруг, что поднялись мои пёрышки, и я почувствовал, что они не только пёрышки, и хоть не знал еще, что это такое – иметь крылья, невольно замахал, как птенец, которому предназначена иная жизнь, чем та, которой он живет, пока не чувствует крыльев, и познаваемая только с крыльями, а без них неведомая, и в которой, что бы там ни было, и как бы ни отличалась от прежней, и какие бы ни были опасности и невзгоды, и куда бы, в конце концов, ни занесли крылья, – единственная и естественная, если только подрастают крылья; и лишь после того как замахал, почувствовал, что замахал крыльями.
И замираю от восторга, что и от моих крыльев, пусть слабо, но рубится и рвётся воздух вокруг, как у больших птиц с сильными крыльями.
Взмах, ещё взмах, и ещё.
И летят перышки-листики от взмахов крыльями.
Они рождены новой главой моей жизни, потребовавшей от меня крыльев.
И, может быть, за этой главой моей жизни видится, что, как и у других людей, есть непреходящая глава их жизни – «моя Россия», «мой Дагестан», «моя Армения» и другие, – так и у моего народа есть непреходящая глава его жизни – «мой Израиль».
Вот и ещё один взмах крыльями – и ещё один листик полетит.
Может быть, впервые вышедший на необычную для себя тропу почувствует прелесть трудностей этой тропы и снова выйдет на нее, когда появится уже новая глава его жизни.
Для этого надо жить: посадить дерево на родной земле, положить камень в родную землю, утолить жажду тысячелетий из родника родной земли – надо жить.
А пока – непреходящая глава.
А пока, листик, лети.
Октябрь 1972
Каждый шаг по тропе приближает к вершине.
И однажды в конце очередного участка тропы подкрадывается вопрос: может быть, завтра вершина?
Может быть, и завтра.
И завтра какая-то неудовлетворенность – что-то большее ожидалось от вершины.
Но разве виновата вершина?
Какова тропа к вершине – такова и вершина.
Но все-таки, может быть, завтра?
И я смотрю на мою завтрашнюю вершину.
А вокруг – много взятых вершин. Много и повыше моей, только не каждый на взятой им вершине сложил пирамидку и оставил в ней записку.
Невысока моя вершина. Наверное, можно взять и большую. Но зачем?
Достиг высоты, чтобы лететь, – и летишь.
А главные наши вершины – впереди.
И будут браться вершины, пока хотя бы одна пара глаз будет торчать сквозь невысокую решётку, которую можно взять одним прыжком.
И будут лететь перышки-листики, рождённые взмахами новых подрастающих крыльев.
Перышки-листики будут лететь, потому что если не будут рождены взмахами крыльев, то будут вырваны из себя с кровью, – картина тропы моего народа, выполненная натуральными красками, и на расстоянии не видно грубых, шероховатых, грязных мазков, слившихся в благородную картину, и разговоры о качестве мазков мешают наслаждаться взволновавшей картиной.
И будут лететь перышки-листики, потому что, если потребуется, будут вырваны даже в крыльях те немногие оставшиеся ещё перья, без которых уже не долететь, – когда, если даже не выдергивать их, уже тогда непонятно, как это можно, и какой смысл, и зачем лететь кровавому месиву.
И наперекор подкрадывающемуся вопросу: может быть, завтра? – вперед по тропе! и да здравствует тропа!
А завтра обязательно будет, когда я оставлю записку в сложенной на взятой вершине пирамидке.
Но на вершину, если это вершина (а она будет вершиной, маленькой, но вершиной, а она всегда будет для меня маленькой, но моей), никогда не поднимешься один.
И напишу имена, а под ними припишу: «И всем хорошим книгам – шалом!»
И полечу.
И буду лететь над красивыми городами – самыми красивыми для тех, чьи эти города.
И буду запихивать в прошлое самые медленные секунды в моей жизни и отрывать ещё сцепленные с будущим.