Память у меня отличная, писательская. Как пелось в советской песне, даже «то, что было не со мной, помню», а уж что было со мной, не забываю никогда.
Со мной в 1986 году было вот что. Тогда в моей среде общения шли нескончаемые интеллигентские разговоры про нового правителя: будет при нем еще хуже или хуже уже некуда и будет лучше.
Мне — тридцать лет, я считаю себя умудренным жизнью. Говорю всем знакомым: ничего хорошего от него будет, мягко стелет, не слушайте и не верьте.
И вот 19 декабря звонит мне подруга по редакции и дрожащим голосом говорит: «Он его выпустил!». Кто, спрашиваю, кого.
«Горбачев». «Сахарова».
И это был, о дети XXI столетия, один из самых радостных дней моей жизни. Я — нет, не поверил, а впервые, впервые допустил, — что может быть, в «этой стране» когда-нибудь что-нибудь изменится к лучшему и я буду думать про нее «моя страна».
Давно это было.
Поэзия должна вызывать живое чувство — иначе на кой она нужна. Живое чувство бывает, как со знаком плюс, так и со знаком минус. У меня есть любимые поэты, есть и хейт-лист стихотворцев, от которых я морщусь. Одно из первых мест в нем занимает Игорь Северянин. Увидел, что сегодня годовщина его кончины, и сразу стал вспоминать покойника недобрым словом. (Про то что о мертвых или хорошо, или nihil — это только до сорокового дня, потом можно и отвести душу).
Для меня Северянин, певец нэрвнотрэпэтной эпохи является апофеозом манерной пошлости, самого несимпатичного из всех видов творческой деятельности.
Аффектация и манерность бывают талантливыми — как, скажем, в блоковском «Балаганчике», но стоит чуть-чуть перепрыскать одеколона, и выходит дешевая парикмахерская.
Игорь Северянин (1887–1941) и в жизни был личностью так себе. Эмигрировал в Эстонию, принял гражданство, вроде бы полюбил новую родину, стал переводить эстонских поэтов — казалось бы, честь и хвала. Но стоило Сталину захапать маленькую страну, и Северянин сразу Эстонию разлюбил — полюбил Большого Брата. Последний цикл стихов нашего утонченного декадента называется «Сталинский грезофарс».
Северянин дожил до немецкой оккупации. Если бы вскоре не умер, то, глядишь, и «Гитлеровский грезофарс» сочинил бы.
Наверняка я несправедлив. Но поэзия не арбитраж, справедливость ей не нужна, нужно неравнодушие.
Подумайте, кого из знаменитых поэтов вы на дух не выносите? Не знаю, кого вы назвали, но вы стопроцентно правы. Поэт, который вам не нравится, это никудышный поэт.
Совершенно логично, что День Короткого Рассказа отмечают в самый куцый день года. Хороший мини-рассказ написать очень трудно. И чем он короче, тем труднее. Это лаконичное сочинение должно быть, как спичка: чиркнуло и погасло, но успело зажечь некий огонек.
Что ж, попробую. Лимит — 150 слов.
Кеке и Мариам
Мини-рассказ
Третьи роды были еще тяжелей, чем прежние. Кеке чуть не умерла, но так и не разродилась. В самое глухое время длинной ночи, когда до позднего зимнего рассвета было еще далеко, да еще и погасла оплывшая свеча, Кеке взмолилась Деве Мариам: «Помоги! Спаси! Ты не пустила в мир двух первых, дай пожить хоть этому!».
И погасшая свеча вдруг загорелась вновь, и раздался тихий-тихий, слышный одной роженице голос.
«Этому ребенку не нужно рождаться. Он вырастет чудовищем и погубит миллионы других жизней».
Кеке взмолилась пуще прежнего. «Нет! Я буду его очень любить, и он вырастет не таким, как написано у него на роду!».
«Так не бывает», — печально молвила Мариам.
«То, чего не бывает, называется «чудом», — заплакала Кеке. — Кому ж и верить в чудеса, если не Тебе?».
И Мариам со вздохом отпустила на Землю младенческую душу, и в черный предрассветный час родился мальчик. Кеке назвала его Иосифом, в честь мужа Пресвятой Девы.
Попробуйте сегодня сочинить короткий рассказ и вы. Необязательно его писать, он может быть и устным.