И как только лейтенанту удавалось так резво и беззаботно скакать по камням? Через каждую сотню шагов он останавливался и озорно выкрикивал: «Приди, красавица, приди!» Голос у него был звонкий и радостный, как у ребёнка, из его розового рта вырывались облачка пара.
От лейтенантовых окликов ему почему-то становилось не по себе. Может, потому что сам он высоты боялся, а лейтенанту — он видел, — было ни капли не страшно. Или просто в последнее время он взял привычку каждый раз, видя перед собой чей-нибудь затылок, представлять себе, какая под ним скрывается черепушка. Он никогда не забывал, что всё это оживление скоротечно: несколько дней — и весельчак превратится в холодный кусок гниющего мяса и соберёт на пир орды муравьёв и мух.
Он думал только о смерти, это вошло у него в привычку. Если бы не стыд перед лейтенантом, он сбросил бы на землю всё это железо, которым его нагрузили, и заткнул пальцами уши — лишь бы не слышать яростный хохот смерти, доносившийся со дна ущелья.
Чем выше он поднимался, тем труднее становилось идти. Он то и дело поскальзывался на подтаявшем снегу, а когда ненароком оглядывался, у него перехватывало дыхание. Он сильно отстал от лейтенанта, который, ожидая его, остановился посреди занесённой снегом площадки и обозревал окрестности.
Собравшись с силами, он сделал несколько быстрых шагов и взобрался на скользкий обледенелый камень. Только не оборачиваться. Лейтенант нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и, слепив снежок, метнул в него. Снежный снаряд угодил точно в ремень портупеи на груди. На эту выходку он ответил улыбкой — просто не знал, как ещё реагировать. До сих пор ему приходилось общаться только с солдатами, с которыми можно было запросто поболтать и подурачиться, но как вести себя со старшим по званию, да ещё и офицером, он плохо себе представлял.
Этого лейтенанта он видел впервые. Если раньше они и встречались, то при таких обстоятельствах, когда черты лица и имя человека ровным счётом ничего не значили.
Приказ был такой: «Лезть в горы вместе с лейтенантом, вести наблюдение за противником».
Как всегда лёгкий на подъём, он собрался в один миг. Отыскал лейтенанта, вытянулся перед ним по струнке, щёлкнул каблуками. Машина неслась по равнине, водитель привычно давил на газ. Когда они съехали с главного шоссе, лейтенант достал сигарету и закурил. В свете заляпанных грязью фар в окнах тесной задымлённой кабины джипа проносилась перед глазами тёмно-серая степь. Он не помнил, как долго они ехали. Земля впереди и позади была вспахана снарядами. Машина то и дело ныряла в воронки, оставленные взрывами. Ехали по возможности быстро. Он крепко держался за холодную дугу каркаса под брезентовой крышей кузова, чтобы не кувырнуться. Это был новый для него район — никогда раньше он не бывал в горах. Он подумал: «Если человека подстрелить на снегу и оставить лежать, что станет с его лицом? Раздуется ли труп, как те, в плавнях?[1] И как крысы…»
Возможно, эти мысли только сейчас пришли ему в голову, а в машине, по дороге сюда, он думал совсем о другом. Он осознал вдруг, что совершенно ничего не помнит о поездке и не может представить себе водителя: круглое у него было лицо или длинное, как у лейтенанта. В памяти всплывал только падавший на лоб завиток волос, да ещё чёрная и толстая, похожая на пень шея. А может, этот завиток он видел где-то в другом месте, и мясистый загривок запомнился ему когда-нибудь раньше, и теперь, стоя на скользком камне и трясясь мелкой дрожью, он выдумывал всю эту ахинею, чтобы отвлечься. Разве всё это хоть что-нибудь значило?
Лицо у лейтенанта было узкое, шея — тонюсенькая. Удивительно, как такой тощий доходяга вдруг оказался здесь, в самом центре боевых действий… Он вспомнил: да, точно! — это была шея водителя — мощная и отдавала в синеву. Когда тот повернул в его сторону голову с торчащим изо рта окурком, он смог разглядеть жёлтые зубы и глаза навыкате. Водитель молча высадил их среди холмов, живо крутанул руль и умчался со скоростью ветра.
Лейтенант проводил взглядом удаляющийся джип и присвистнул. Потом огляделся вокруг и вдруг с детской улыбкой уставился прямо ему в лицо.
Там, внизу, воздух был чистый и мягкий, совсем не то что здешний — плотный, тяжёлый. Там не тянуло холодом, и ветер не выметал из-под камней снег, норовя швырнуть в лицо. Кругом царили покой и тишина, всё сияло чистотой. В узкой лощине между холмистыми отрогами хребта природа сохранила свежесть первых дней творения. Ему подумалось, что мир, должно быть, был создан именно таким: неподвижным, беззвучным и кристально чистым, с чуть подрагивающими в воздухе клубами тумана… Но нет, всё не то. Все его рассуждения — только обрывки чужих мыслей, которые он позаимствовал за неимением собственных. У него самого никогда не хватало времени на уединённые размышления. Всегда в нём сидело какое-то изматывающее внутреннее беспокойство. И теперь его не покидало ощущение, что вся его жизнь с её бесконечной мышиной вознёй имела только одну цель: лезть в гору за этим тощим лейтенантиком, пока от слабости не начнут подгибаться колени, так что страшно будет вздохнуть.
1
Имеются в виду плавни на реке Шатт-эль-Араб, в районе которой во время Ирано-иракской войны 1980—1988 гг. шли наиболее ожесточённые боевые действия.