И вот мы в ночи стоим на краю темной пропасти. Снег, белый под ясным морозным небом, в овраге становился темно-серым, сливающимся единым пятном.
– Дядь Борь, самое главное, на поворотах притормаживать пятками. Иначе вылетите в сугроб. – Деловито объяснял Сережка, пристраиваясь впереди подруги. – Ну и скорость там приличная. Не боитесь? Может, фонарик дать?
В воздухе запахло провокацией.
– Ты спускайся. – Посоветовала я. – Иначе наедем на шею.
– Хо-о! – Заорал ребенок и, оттолкнувшись руками от снега, нырнул вниз.
Борис внимательно следил за несущейся и вопящей на два голоса черной точкой и брызгающим во все стороны лучиком света. И вот они, наконец, остановились.
– Как-то…Может, не надо? – Поинтересовался у меня Панкратов.
Я поставила на склон санки-лыжи. Неслись они не в пример резвее больших саней.
– Ты постой, посмотри. Это забавно. – Я уселась на фанерку и вытянула ноги вперед. – Впечатлений не меньше, чем при взгляде на труп. Зато эмоции – сплошь положительные!
– Двигайся! – Борис легонько подтолкнул меня в спину. – Рулить на этих американских горках будешь сама!
– Мам! Давай! – Закричал снизу, разгоняя тишину, ребенок.
– Еду! – Крикнула ему и почувствовала Борины коленки по бокам, и руки, крепко обхватившие мои плечи.
Резко оттолкнувшись, мы понеслись вниз. Это сверху ничего не видно, а внутри склона было намного светлее. Но скорость была такой, что я чисто интуитивно притормаживала то левой, то правой ногой. Крик замер где-то в глотке, пока я изо всех сил пыталась удержать легкие санки на трассе. Когда мы, наконец, ткнулись в сугроб, и Сережка порадовался тому, что мы доехали до конца, я поинтересовалась:
– Сын, что вы сотворили с горкой?
– А клево, да дядь Борь?
– Клево. – Задумчиво посмотрел на него запорошенный Борис. – А теперь я хочу прокатиться с тобой, Сережа. Но рулить буду я.
Накатавшись, наоравшись, замерзнув и оттаяв, мы с Борисом медленно возвращались домой. Сережка умчался вперед провожать Вероничку. Обещался недолго.
Я шла и смотрела на лунный серпик, едва пробивающийся сквозь неплотные тучки, и улыбалась. Как же здорово хоть на час вернуться в беззаботное детство, где нет дурацких взрослых масок, стен и выматывающих сердце проблем… В голове было совершенно пусто и очень хотелось спать.
– Лен, ты счастлива? – Вдруг спросил идущий сзади Борис.
– Да, здесь – да. Тут живой воздух, живая природа. Чувствуешь себя не винтиком в неизвестном механизме, а нормальным, адекватным человеком.
– Да, воздух, действительно, вкусный.
– Борь, здесь природа видит тебя, наблюдает за тобой. Разве ты не чувствуешь ее нежную усмешку?
– Я чувствую, что скоро свалюсь.
– Бо-орь! Сердце?
– Нет, – он улыбнулся моей озабоченности. – просто нормально устал. От движения, от твоего живого воздуха. Ты напоишь меня чаем?
– И даже уложу спать. Сил хватит даже рассказать на ночь сказку.
– О любви?
– Сложно рассказывать то, о чем не имеешь точного представления.
– А Сережкин отец?
– Это не любовь. Гормоны, мамины речи о том, что пора замуж… Вот и вся любовь.
Мы оставили санки прямо у крыльца, отряхнули друг друга веником и вошли в теплый дом.
– Дочка, – мама встретила меня шепотом, – папа уже заснул. Ты сама напои Борю и Сережу чаем. Боре я постелила в твоей комнате. Сережу положи к деду. Я – за печку. А сама ложись на диван. Боренька, раздевайтесь. Давайте возьму и развешу одежду. Ну все, я пошла спать. А вы пейте чай. В термосе он горячий!