Это всё состояние, нажитое мною за всю жизнь. На выходе около дома меня ждал друг. Я не позволил ему подняться ко мне, так как хотел попрощаться с домом в одиночестве. Отдав ему ключи от комнаты, я предложил ему забрать и разделить между друзьями всё моё нехитрое имущество.
Мы поехали к родителям, а затем — в аэропорт. По дороге прощался с Ленинградом — я очень любил мой город. С каждой улицей, с каждым мостом, с каждой набережной были связаны воспоминания детства и юности. Я ведь островитянин, родился на Васильевском острове. Это самый большой из 101-го острова в Ленинграде. Царь Пётр намеревался построить вторую Венецию. Улицы Ленинграда прямые, как стрелы, должны были превратиться в каналы. Венецией город не стал. Лишь иногда Нева выходила из берегов и заливала улицы. Я был ещё школьником, когда случилось большое наводнение.
Наша 6-я
У Поцелуева моста мы с Наташкой целовались. Позже была Таня, моя нерешительная подруга. У неё не хватило смелости пойти за мной, когда я её призвал. Потом она с горечью говорила, что я должен был её лучше убеждать. Подобная проблема была у меня со многими женщинами. Никто из них не хотел понять, что для того, чтобы кого-то убедить — нужно, чтобы убеждаемый слушал и хотел слышать. Это касается не только женщин.
У меня всегда было развито звериное чувство выживания и предвидения. Мой инстинкт подсказывал, что делать и как делать. Мне оставалось только следовать за своей интуицией. Я не держал это в себе, а пытался убедить окружающих, но они почему-то оставались сзади. Потом мои слушатели жалели, что не поверили, иногда обвиняя меня в некачественном объяснении. Уезжая из СССР, я говорил всем моим друзьям, что Союз рухнет, что будет война между республиками. По ночам я просыпался от этих видений. Я писал письма родителям из Израиля, что они должны немедленно уехать из-за хаоса будущего развала. Эти письма до сих пор хранятся у нас дома. Когда я говорил — друзья смотрели на меня, как на больного. Так это было.
...Мы приехали в аэропорт. Нас было несколько человек — родственники и друзья. Настроение — двойственное. Я предъявил свои документы и прошёл вовнутрь. Оглянувшись, заметил, что никого рядом не было. Оказалось, что по инерции входной контроль я уже миновал — тут же развернулся, чтобы вернуться и попрощаться с провожающими.
Появился офицер и заслонил путь назад, говоря, что туда нельзя. У меня всё внутри оборвалось. Я не попрощался с родителями! Грубо подвинув офицера рукой и сказав ему: «Да пошёл ты ... Можешь меня арестовать», прорвался обратно. Прощание было тяжёлым. Мы обнимались, папа и мама плакали. У меня тоже глаза застилало слезами. Мы не верили, что когда-нибудь встретимся. Я уезжал навсегда.
Оставлял за собой слепого отца; мать и всю свою прошлую жизнь.
...Через несколько часов взлетели. У меня неожиданно появилось совсем другое чувство — странное чувство летящей птицы. Я смотрел из окна самолёта на остающийся позади Ленинград. Мне было хорошо. Я парил, оставляя за собой своё прошлое. Меня уже никто не мог догнать. Когда-то, стоя на палубе подводной лодки и глядя на Северное сияние, у меня появилась на секунду в голове сумасбродная идея — улететь бы отсюда, как птица.
Тогда я испуганно отогнал эту мысль. А сейчас — улетал. И не был первым. Передо мной это сделал булгаковский Мастер улетая из Москвы. Я испарялся, уходил в неизвестное. Мне было абсолютно всё равно, что меня ждёт.
Я наслаждался парением.
Глава 24
ХОЧУ СКАЗАТЬ...
Я хотел бы закончить эту часть книги анализом происшедших со мной событий на этом этапе моей жизни и понять, как это всё у меня получилось. Мне было важно дать отчёт об этом себе самому. Я часто задавался вопросом: как мне удалось разыграть игру с такими плохими начальными картами и выскочить из СССР? Согласно всем рациональным правилам известной мне игры, это не должно было случиться. Подумав и поразмыслив, я нашёл следующие объяснения:
1. Получение вызова объясняется моими полученными в армии навыками «выживать».
2. То, что Невский Морской завод, в лице Ткача, парторга и отдела кадров, дали мне уехать со второй формой секретности, можно объяснить лишь страхом перед наказанием, которое их всех ожидало. Они ведь предоставили мне полномочия, которые не имели права давать. По принципу: «Своя рубашка ближе к телу».
3. Тот факт, что служба на ПМ-130, связанная с атомными подводными лодками, не остановила моего выезда из СССР — я объясняю тем, что в моём армейском деле фигурировала только последняя воинская часть, то есть штрафная рота.
4. Рекомендация отдела кадров Мариинского театра выгнать меня из СССР объясняется правильно выбранной тактикой личной фронтальной атаки на совслужащих, у которых самих «рыльце в пушку».
5. Получение денег для необходимых выплат — это просто добрые сердца моих родственников в Израиле.
6. Подпись моей бывшей жены справки о моем выезде я отношу к страху перед Б-гом или перед сыном, или передо мной.
7. Решение компетентных органов избавиться от меня потихоньку и быстро, а не сажать в тюрьму, я объясняю тем, что они находились в плену своих ложных убеждений о силе и возможностях американского еврейства. Выбранная мною тактика была правильной. Это была удача, что я попал на работу в Мариинский театр.
А теперь, подумав и проанализировав всё, я прихожу к выводу, что мне здорово повезло.
Меня отправляли, почему-то через Германию (ГДР), а не через Румынию. Когда самолёт приземлился, меня вывели из самолета под охраной.
Привели в пустую комнату с кафельным полом и стенами. У двери, с наружной стороны, поставили охрану. Через час зашли несколько человек в форме и один в белом халате. Знаками приказали мне раздеться догола. Человек в белом халате долго смотрел мне в рот, а потом в задний проход. Что они там искали, я не знаю. Потом ушли, оставив меня раздетым. Через пару часов пришли опять. Повторили процедуру. Они держали меня там почти двое суток — без еды и в холоде. Я пробовал открыть двери. Там стоял немецкий солдат в форме ГДР с автоматом. Я попытался объясниться с ним по-английски, но он не понимал и не желал слушать.
Солдат грубо впихнул меня обратно в комнату. В конце концов, появился офицер, забрал меня, под конвоем отвёз и посадил на самолёт, улетающий в Вену. В Вене меня никто не встречал. Всё время крутились какие-то типы и уговаривали лететь в Америку. Я отказывался. Наконец, появился представитель Сохнута, извинился за опоздание и забрал меня в замок, где находились будущие израильтяне. Через два дня я уже был в Израиле.
...История с отцом закончилась неожиданно.
Произошло «обыкновенное чудо». Когда отца в очередной раз проверял глазной врач-профессор, он заметил, что «удар» произошёл только в одном глазу.
Второй глаз не функционировал до «удара». В нём застрял осколок снаряда. Выяснилось, что отец не видел одним глазом ещё с войны. Мама спросила у отца, почему он 34 года молчал о том, что ослеп на один глаз. Он ответил, что не хотел её волновать. Ответ был типичным для отца — человека с очень сильным характером. Он щадил мамины эмоции и не хотел её волновать. Профессор предложил отцу прооперировать глаз и вытащить осколок. Он высказал концепцию, что, возможно, из-за повреждения осколком, в момент повышения давления не функционировавший глаз был как бы заморожен и не подвергся влиянию повышенного кровяного давления. Получилось, что у отца был «запасной» глаз. Его прооперировали. Через несколько лет, когда отец приехал в Израиль, он был уже зрячим. Это был для меня самый лучший подарок.
Отец говорил мне, что, обычно еврейская интеллигенция — народ умный, но хлипкий. Что нам, еврейским интеллигентам, не хватает в нашей среде солдат, которые могли бы отстаивать и защищать нашу еврейскую честь и свободу с оружием в руках.
Папа говорил мне, что я один из немногих евреев-интеллигентов, рождённых быть солдатами. При этом он добавлял, что если бы я родился в Израиле, то обязательно стал бы генералом. Не знаю, был ли он прав, но мне действительно пришлось служить в двух армиях, хотя и не стал генералом.
Мне всегда были ненавистны те, кто обижал слабых. Я ненавидел тех, кто вторгается и попирает личную свободу людей и их право на эту свободу. Это было то, что делала советская власть. Особенную ненависть у меня вызывали те, кто нёс эту сумасбродную доктрину.