Приближался день первого испытательного полёта нашего нового истребителя. Мы все работали на износ, чтобы успеть закончить документацию перед первым подскоком самолёта (первый раз самолёт только разгоняется и подскакивает на лётном поле). Уже принесли «бегунок» — разрешение на начало испытаний, которое я должен подписать.
Прошло не так много времени после взрыва американского «Челенжера». У него была, как известно, проблема в топливной системе. Мы много раз обсуждали и анализировали это неприятное событие, пытались провести какие-то параллели к нашему проектированию, хотя прямого сравнения быть не могло. Я сотни раз перебирал у себя в голове нашу топливную схему, и вроде у нас ничего неожиданного не должно было случиться. Самолёт-истребитель представляет собой реактивный двигатель, «верхом» на котором, сидит человек.
Двигатель закреплён в корпусе самолёта при помощи двух массивных конических штифтов, внешне похожих на бутылки. В верхней части шахты двигателя расположен направляющий профиль, координирующий двигатель при установке. Основная нагрузка в полёте воспринималась «бутылками». Представьте себе, что при разгоне самолёта эти бутылки прогибались на 12 миллиметров вперёд по отношению к корпусу самолёта. Это означало что все системы, присоединявшиеся непосредственно к двигателю и обслуживающие его, должны быть шарнирными, чтобы воспринимать движение двигателя по отношению к корпусу. Особое место занимала топливная система. Разработанный специальный шарнирный элемент присоединения топливной системы к двигателю выполнял одновременно функции топливного фильтра. Для разработки этого фильтра создана специальная расчетная модель, дающая возможность проверить поведение гибкого элемента в разных вариантах и условиях. Затрачено много финансовых средств и времени на американском предприятии, где заказывалась эта работа. Примерно за три недели до первого вылета я проснулся ночью и стал в уме перебирать топливную систему. Дойдя до фильтра, стал опять пересчитывать степени свободы механизма присоединения к двигателю. Каждый раз мне не хватало одной «степени свободы». Грубо говоря, двигатель, по моим расчётам, должен был сломать соединительные фланцы топливной системы, керосин выплеснулся бы на двигатель и самолёт бы взорвался. Меня прошиб холодный пот.
Я
Саша со своими ребятами работал несколько дней, не выходя из конструкторского бюро, пока чертежи не были закончены. Затем в том же темпе изготовлены все детали и установлены на самолёте.
Когда, впоследствии, посетители осматривали самолёт, они всегда задавали один и тот же вопрос: «А что это за странная и симпатичная конструкция, непохожая на все остальные?» Я всегда отвечал: «Это наше очень секретное приспособление, выручающее самолёт и лётчика в нужный момент. Точных объяснений, к сожалению, дать не могу». Все понимающе улыбались.
Один из этих фитингов (установочный структуральный элемент) до сих пор стоит у меня на письменном столе как память о боевой молодости.
Глава 31
АВИАЦИЯ — ПОСЛЕ «ЛАВИ»
Настал день первого полёта нашего истребителя. Все крыши зданий Концерна были, буквально, забиты людьми. Наш самолёт в сопровождении «Кфира» и «Вествинда» гордо продефилировал над головами.
Это была победа — наша общая победа! Все чувствовали большой душевный подъём, некоторые прослезились. Разве мы мечтали когда-нибудь о том, что сумеем создать свою боевую машину, которая будет не хуже «Сухого» или «МИГа» в нашей стране, нашими еврейскими руками!
Потом сразу началась «пляска ведьм».
Наше Правительство, под давлением американцев, стало искать причины: почему этот самолёт нельзя производить серийно. И вообще, почему его надо срочно стереть с лица земли, чтобы даже духу его не осталось?! Это было уже не «еврейское местечко»! Это была большая политика и конкурентная борьба. С «той стороны» работали профессионалы, наша сторона была представлена убого и непрофессионально. Газеты наполнились ложью и дезинформацией. Нам, работникам Авиационной Промышленности, было категорически запрещено говорить. И мы молчали. Во всей этой раздутой кампании не было логики, то есть, она была, но — другой. И не нашей. Никто даже не заикался о плохом качестве самолёта. Все говорили, что нет смысла его производить серийно. Такой вопрос должен решаться по-другому — с помощью предварительного маркетинга. Если оказалось бы, что нет фактического спроса на самолёт, его можно было бы не производить. До этого этапа даже не допустили. Не надо быть крупным специалистом в бизнесе для понимания того, что сборка самолёта в Израиле стоит дешевле, чем в Америке. Но нужно быть превосходным специалистом в бизнесе, что бы суметь перекрыть кислород конкуренту. Такие специалисты у американцев были, и они свою работу сделали.
Наступили тяжелые времена. Проект закрыли практически мгновенно. Американцы оплатили огромные неустойки поставщикам. Они финансировали также компенсации тысячам увольняемых из Концерна. Нам, оставшимся, они оплатили работу, которой не было, за год вперёд.
Первое, что сделало руководство Авиационной Промышленности, это составило списки «золотого фонда» Концерна. Всех руководителей — от ведущих конструкторов до начальников КБ попросили составить списки своих работников по их профессиональной ценности, безотносительно к зарплате и должности. Самый лучший и квалифицированный специалист — первым в списке, самый плохой — последним. Поскольку имена повторялись на разных уровнях оценщиков (руководитель звена, группы, отдела), списки сгруппировали, создав единый по объединённому конструкторскому бюро. Первых сто человек объявили «золотым фондом, не подлежащим увольнению, и первыми кандидатами на любое продвижение внутри Концерна. Списки эти засекретили и закрыли в сейфе. Через две недели в Тель-Авиве появились представители ведущих американских авиакорпораций и все мы, «золотой фонд», получили приглашение на встречу в Тель-Авиве.
Мне предложили получение гринкарты и американское гражданство, огромная по тем временам зарплата, помощь в обзаведении квартирой и машиной. Американцы брали на себя также организацию нашего переезда в США. Как было сказано, это только начальные условия переговоров. Должен сказать честно, что эффективность работы американцев вызвала у меня огромное уважение. Мы с женой уезжать отказались.
С этим временем совпало наше семейное несчастье. Мама стала жаловаться, что у неё першит в горле и что-то мешает ей есть... После проверки; врач внимательно посмотрел на родителей и сказал, что всё в порядке. Меня он попросил пройти к нему, чтобы оформить документы. В кабинете он сразу сообщил мне, что у мамы рак пищевода. Ей оставалось жить несколько месяцев... Я вёз родителей домой. Мама с папой сидели на заднем сидении. Они вслух обсуждали дальнейшие планы и были счастливы. Был уже поздний вечер. На улицах стало темно. Сидя за рулём, я перебирал в голове, что же можно сделать, и не находил решения. Мама, сидя на заднем сидении щебетала, что, слава Б-гу, всё обошлось и что, именно теперь и именно теперь, у них начнётся новая прекрасная жизнь. Я сидел молча. Неожиданно у меня потекли слёзы. Я плакал второй раз в жизни.
Встал вопрос — оперировать или нет. Отец сказал, что он не может взять на себя решение. Что он уже стар и у него уже нет сил. Он попросил меня решить. Операция ожидалась очень страшной, но самое главное, выигранное для мамы время жизни должно было быть оплачено дополнительными страданиями. Я сказал, что, по моему мнению, надо не мучить маму, а дать ей возможность уйти из жизни, как можно безболезненнее. Папа согласился, поставив условие, что он и только он сам, лично, будет ухаживать за мамой...