Он растерялся и повёл себя крайне глупо. Привожу наш диалог, таким, каким я его застенографировал:
— Джон, узнали, что проводиться открытый конкурс по двум самолётам «Боинг 757-200». Прошу Вас выслать конкурсную документацию в «IAI» на английском языке. Это в дополнение к конкурсной документации на русском, которую мы сумели найти сами».
— Леонид, никакого конкурса не существует. Я немедленно выясню, о чём идёт речь.
— Хорошо, Джон, я жду.
— Леонид, Вы знаете, конкурс — да существует. Я просто о нём не знал. Но конкурсных документов на английском языке нет.
— Джон, мне не понятно. Вы утверждаете, что ведёте всю техническую документацию на русском языке. Если это так, то как вы выполняете свои функции Вице-президента по инженерно-техническому обеспечению авиакомпании без знания русского языка? И, вообще, как Вы сумели перевести все документы «Боинга» на русский язык? Как вы осуществляете связь с «Боингом»?
Джон ещё некоторое время что-то невнятно мямлил. На этом наш разговор закончился. Через два дня я написал официальное письмо в адрес руководства казахской авиакомпании.
После получения моего письма разразился сильный скандал. Конкурс остановили и отложили. Мы получили все необходимые конкурсные документы. Джона уволили, заменив другим англичанином, с которым я продолжал работать. Мы до сих пор сохранили дружеские отношения.
Я любил свою работу. В ней всегда много места для свободы, творчества и генерирования идей. Это ведь очень интересно — придумывать свою концепцию бизнеса, разрабатывать её и доводить до победы, при этом... не рискуя собственными деньгами.
За мной стоял огромный государственный Концерн, внушающий уважение всему миру. Конечно, у Концерна свои проблемы, связанные с его величиной и бюрократией. Но преимуществ несравненно больше. Да и территория, на которой я работал, мне близка и понятна. Словом, это интересное, творческое и высококачественное время моей жизни. Благодаря работе, я встречал людей, с которыми никогда в жизни не сумел бы познакомиться.
За эти годы пришлось повидать многое и необычное. Мне посчастливилось быть одним из первых израильтян, поклонившихся могиле Рабби Нахмана в Умани. Это произошло в начале 90-х годов, когда после переговоров в Эфиопии и счастливого приземления в Джеде, я обещал своему американскому адвокату Полю Эпштейну привезти его на могилу Рабби, о которой мне тогда ничего не было известно.
Через полгода после данного обещания нам с Полем удалось под эгидой украинского полковника прорваться через полицейские кордоны из Киева в Умань. Мы с большим трудом нашли место. Украинские крестьяне не знали, что это такое. Могила Рабби возвышалась на краю обрыва. Никого и ничего около неё не было. Поль прочёл молитвы. Я повторял за ним. Полковник тоже принял в этом участие, хотя мало понимал, что делает. После посещения Умани, Поль сказал, что мы свершили большую «мицву», которая нам с ним зачтётся.
Я видел, как мечет красную икру рыба на Сахалине. Я был также единственным европейцем, находившимся среди туркмен на параде в честь дня рождения Туркмен-баши, когда ему вручали народные подарки.
Мне приходилось бывать в центре ГУЛАГа в Сыктывкаре. Там я получил самое неожиданное и невероятное в моей жизни предложение развлечься. Это произошло в самом начале развала СССР. Директор авиакомпании в Сыктывкаре хотел сделать мне приятное и предложил остаться на два дня, чтобы присоединиться к нему и посетить его любимое место развлечений. Речь шла о сауне, находившейся в женском уголовном лагере. Он долго и с воодушевлением описывал мне сей вид развлечения, но я отказался. Это было самое экстравагантное и неприемлемое для меня предложение, которое я когда-либо получал.
В конечном итоге, время, посвященное развитию бизнеса в русскоговорящих странах, я вспоминаю с удовольствием и считаю его одним из самых интересных и качественных периодов моей жизни.
Я никогда не был членом политической партии. Слово «партия» вызывало у меня всегда лёгкую тошноту и отторжение. Про КПСС и говорить то нечего. Но когда, по приезде в Израиль, мне стали совать опять красную книжицу — вообще потерял дар речи. Ещё в Центре абсорбции стали появляться всякие странные личности, представляющие какие-то сумасбродные политические идеи. Я всегда чувствовал жалость к этим людям, явно не понимающим того, в чём они пытались убедить других. Любую идеологию можно аргументировать и представить на суд человеческий, а потом люди могут её принять или отвергнуть.