Моя военно-морская служба продолжалась.
В Гремихе был свой ад. А при нём свой сатана. Ад назывался гауптвахтой, и сатаной служил старшина гауптвахты. Собственно говоря, ничего особенного там не было. Она представляла собой бетонную коробку с тюремными камерами, врытую в вечную мерзлоту. Камеры рассчитаны на 7–8 арестованных в мирное время. Я не помню, чтобы там находилось меньше, чем 35–40 арестованных одновременно. Камеры днем пустовали. Кроватей не было. После отбоя в стенах закреплялись «самолёты» в несколько этажей. Получались горизонтальные перекрытия из досок, напоминающие известные фотографии, снятые в Освенциме. Когда открывалась дверь камеры, видны были три этажа лежащих друг около друга голов. Два взаимодополняющих элемента превращали это место в ад: старшина и холод.
Старшина был садист с инициативой. Он хорошо знал устав и инструкции, используя их абсурды для того, чтобы мучить людей. В инструкции было сказано, что топить камеру надо один раз в день. Он и топил. Дрова сгорали быстро. Печка становилась холодной уже через полчаса. Температура в камерах держалась под -30 градусов мороза практически целую ночь.
На корабельных и внешних работах матросам выдавалась нестандартная тёплая одежда — тулупы, спецпошивы и валенки. По уставу такая одежда не существовала. На гауптвахту же принимали по уставу — шинелька, роба, одна пара белья и сапоги. Особенно беспокоило старшину — не пропустить бы кого-то со второй парой белья и вторыми портянками. Одеяла не полагались. В этой одежде мы работали и спали. Рано утром в 30–40 градусный мороз начиналась физзарядка. Форма одежды на ней — по пояс раздетые. Старшина одетый в огромный тулуп, уже стоял на середине плаца. Нас, полуголых, выстраивали вокруг него. Подавалась команда: «По кругу лягушкой марш!» Мы начинали скакать вокруг старшины на карачках. Он вслух комментировал качество нашей скачки, напоминал нам, что мы — бесправные рабы. При этом, не забывая через слово помянуть нашу мать. Ему подвывала вьюга. А мы, про себя, проклинали Советскую власть и ту мать, которая родила этого подонка.
На базе был также «бог и его наместник». У «бога» существовало даже звание — контр-адмирал. Это — Певзнев, командир базы, полновластный властитель всего, что находилось в Гремихе. Он любил женщин. А поскольку их находилось здесь не так много, то все, имеющиеся в наличии, состояли в его гареме. Флотскому люду были известны два способа мобилизации в гарем новых женщин, приехавших в Гремиху. Это, большей частью, супруги молодых лейтенантов, которые сдуру повезли своих юных жен за собой.
Способ первый — командир базы, прогуливаясь по единственной улице в Гремихе, встречает молодую счастливую пару. «Лейтенант, представьте меня, пожалуйста, вашей жене. Спасибо. А теперь — кругом и шагом марш в казарму! Жена остаётся».
Если же эта молодая женщина не проникалась страстью к адмиралу и не соглашалась разделить с ним ложе и, тем самым, положить себя на алтарь офицерского братства, то применялся способ второй, более прозаичный и простой: семью молодого офицера немедленно переселяли в квартиру, где дуло во все щели. Без воды и других удобств. Когда же молодой лейтенант приходил выяснять ситуацию, ему сразу же напоминали, что в уставе записано: «Военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения военной службы», и рекомендовали прислать свою молодую жену к адмиралу для более «детального ознакомления с уставом внутренней службы». Сопротивления хватало максимум на две недели. Затем молодожены торжественно перевозили свои вещи на новую квартиру.
В мою бытность был один лейтенант, который проявил настойчивый эгоизм и упорно не хотел делиться собственностью. Более того, он пытался жаловаться и привлечь на свою сторону советскую власть. Ему вежливо объясняли, что, во-первых, советская власть в Гремихе — это адмирал. Во-вторых, это естественная компенсация за самопожертвование старшего по службе, уже много лет оторванного от «Большой земли». Строптивый лейтенант оказался в сложном положении ещё и потому, что связь с «Большой землёй» поддерживалась всего один месяц в году. Не сумев пережить одну холодную зиму, как требовалось от них уставом, они с женой сдались через пару месяцев. Надо отдать должное адмиралу, что сам-то он не был эгоистом. У него даже присутствовали здоровые элементы коммунистического сознания. Он охотно делился своими женщинами (чужими жёнами) с друзьями.