Может, у меня шпилька деформированная?
Вытаскиваю и внимательно рассматриваю острие шпильки на предмет увечий. Но тут опять перед глазами Витек маячит, из-за чего сосредоточиться нереально.
— Вить, — напрягаюсь я. — А ты, как я погляжу, трудный парень…
— Марк тебе передал, что телефона в шкафчике нет, Синичкина. Так что, можешь не мучиться и не напрягать извилинки. Мастер ждет тебя на льду. Воюй или сдавайся.
— Синицына! — отшвыриваю шпильку и воинственно шагаю на поле боя. Прямиком к «мастеру». — Всю контору спалил, Витек!
Глава 14
Я все помню
Марк
Краем глаза замечаю, как на поле, метая молнии из глаз, влетает Синичка. А я ждал, уже всех отпустил. Знал, что явится и время назвали нужное. Удобное для меня.
— Аррр… — рычит вредная.
И тут ступор. Замедление. Главное не упасть.
Какая же она красивая…
Особенно, когда злится.
Криво, косо, пытается удержаться на коньках.
Смех да и только, но коротит меня дико от других переполняющих нутро эмоций.
— Вай, Синичкина, — присвистываю, грудь колесом виду не подаю, что опять повело. Подъезжаю к краю и скидываю шлем, бросая поверх остальной сваленной в углу экипировки. Волосы немного влажноватые, откидываю со лба пятерней. — Порхаешь, птичка.
— Удали видео! — орет, перебирая ногами. — Или я тебя уничтожу!
Стопы то врозь, то вместе, то врозь, то вместе.
Натягиваю на лицо шизанутую улыбочку.
— Ууу, опасная дьяволица пробудилась! — пальцы скрещиваю и выставляю вперед. — Изыди!
Она в ответ ресничками хлоп, хлоп.
Дергается, падает… подплывает поближе ко мне, носом подпиливая лед.
Бегу спасать на высоких скоростях, но ближе к ней замедляюсь, чтобы не подумала, что я за ней волочусь.
Лежит попой кверху.
Любуюсь прекрасным зрелищем. Джинсы облепили соблазнительные изгибы.
Только звуки издает странные. Мычит что-то на своем, на птичьем.
— Давай помогу, Лиззи.
— Отфали-и-и… козжё-ёё-ёл…
— Окей, отвалил.
Давлю безразличное выражение лица, когда она покрасневшую носопетку приподнимает и утыкает в меня злобный-призлобный взгляд.
О, нет, таким и убить можно. Главное не расхохотаться в голос.
Руки вверх приподнимаю, ладони раскрываю, мол, не трогаю, не трогаю.
Да не трогаю я свою недотрогу. Изо всех сил держусь.
Приподнимается, ноги дрожат, держится на честном слове, в глазах — ярость.
Не могу с нее, такая смешная.
— Терпеть тебя не могу, Маркуша…
— Взаимно, Синичкина, взаимно… — выдаю заезженную вдоль и поперек фразу.
— Я принимаю бой, — цедит, глядя исподлобья. — Пришла уделать тебя!
— Ага, — наблюдаю, как одна ее нога замедленно съезжает вбок. — Я так и понял…
Сцсссс — раздается характерный звук коньков об лед.
Еще немного и усядется в поперечный шпагат.
— Ой, Маркуш… Маркуша-а-ааа-аа… — шепотом.
— Аа? — тоже шепотом.
— Щас джинсы треснут, — на серьёзных щах выдает, распахивая широко веки и впаривая в меня испуганный взгляд. Щечки наливаются румянцем. — Или мышцы…
Не сдержавшись, тихонько и хрипловато смеюсь, принимая на себя всю затаившуюся ненависть в ее глазах.
— Давай научу, Синичкина… — вытягиваю за руку. Затем, и вторую беру, сжимаю. Пальчики тонкие, нежные, крепче, сильнее стягиваю.
Она вроде сопротивляется, точнее — делает вид, что сопротивляется. Недобро так косится, губки дует. Но рук не отнимает.
Притягиваю ближе к себе, за талию придерживаю. Пушистая ароматная макушка прижимается к щеке. Незаметно вдыхаю аромат ее волос. Нежный, сладковатый, сбивающий с ног. Так цепляет, что глаза от блаженства прикрываю. Пальцами скольжу по ее спине и замираю.
Еще крепче сжимаю, крепче. До хруста.
Это чтобы не упала, ага. Я же добрый.
Голову опускаю, носом веду по шее, и снова втягиваю божественный аромат. Только бы не заметила, только бы не заметила.
Нельзя же. Запрещено.
Или можно?
Можно же, можно…
Ее минуту, ну же, еще минуту.
Чувствую, как кожа ее шелковистая мурахами покрывается.
— Марк, прекрати так делать, — ворчит под ухом. — Я тебя терпеть не могу… помнишь, помнишь? Ты помнишь… скажи, что помнишь…
— Помню…
Конечно, да только как сдержаться? Последнее время все труднее.
— И дружить с тобой никогда не стану!
— Никогда, — соглашаюсь, рвано выдыхая. — И я. Дружить. С тобой. Не стану…
— Тогда отпусти-и-и, — тянет обиженно и даже… обреченно немного.