Потом командировка в Минск закончилась, а гастроли продолжились. Папа обещал забрать маму в Москву, когда сам туда вернется. Но дела так закрутили, что даже не до звонков было: приходил домой, выпивал рюмку коньяка и отрубался. За одними гастролями последовали другие, потом поездка за рубеж… Там у него случился роман с актрисой — ну как роман, просто короткая интрижка, но информация просочилась в прессу.
Папа вернулся в Минск через восемь месяцев, когда гастролировал с новым спектаклем. У него была пара свободных дней. Предлагал маме встретиться, вспомнить былое. Мама не открыла ему дверь.
Больше папа не делал попыток с ней связаться: какой смысл, если женщина не хочет? Насильно? Зачем? Возможно, она просто нашла другого и счастлива. Вот так все и закончилось…
Мы сидим на скамейке на берегу Комсомольского озера. Нет ни прохожих, ни велосипедистов, ни хозяев с собаками. Будто вся набережная принадлежит только нам. Меня легонько колотит: то ли от промозглого ветра, то ли от истории, рассказанной папой.
Как бы он поступил, если бы мама призналась, что беременна? Я не спрашиваю. У меня своя история, я с ней еще не разобралась.
Мне жаль папу. Жаль, что он не знал обо мне, — вижу, что хотел бы, что эти пропущенные десятилетия тяжестью лежат на его сердце. Ведь других детей нет и, возможно, не будет. А он всего этого не переживал: моего экзамена по фортепиано, первого падения с велосипеда, вручения диплома на выпускном балу. Ничего. Потому что так решила мама.
Это было ее решение. Я не могу его изменить. И даже винить ее не могу. Но кое-что все же способна исправить.
Я встаю перед папой, который сидит на скамейке. Беру его руки и прикладываю к своему животу. Незаметный под курткой, он ощутим на ощупь: твердая выпирающая полусфера, это ни с чем не перепутать.
— У тебя не было дочки, пап, но у тебя будет внук. Если захочешь.
Он словно прилип ладонями к моему животу. Потом поднимает взгляд, и я вижу слезы в его глазах.
— Спасибо, — говорит он.
Я шморгаю носом. Железные леди не плачут.
Но сердце приятно щемит. Я поступила правильно. Я знаю.
Глава 39
Потом у меня был долгий разговор с мамой, на всю ночь. С ее истериками и заламыванием рук. Я никогда не видела маму такой. Мою непробиваемую, несгибаемую, самую сильную на свете маму. Впервые в жизни мне было ее жалко.
Она подтвердила, что не рассказала обо мне папе.
Из гордости и упрямства. Из желания наказать. Ну, она его точно наказала. А попутно себя и меня.
Я сидела рядом с ней на кровати в ее спальне, смотрела, как мама всхлипывает, зажав лицо ладонями, и чувствовала себя старше ее. По-матерински обнимала, гладила по рыжим волосам с едва заметной сединой у корней. И у папы седина… Они порознь поседели. Это же целая жизнь…
Не думаю, что мой папа самый добрый, благородный и честный человек на свете. Наверняка совершил много ошибок. И врал, и жене изменял, и поступал не по совести. Но мама тоже ошибалась. И я. Может, даже сейчас ошибаюсь. Но как понять, если это не пройденный этап? Когда еще не получается посмотреть с высоты на все, что натворил?
Вряд ли мама и в самом деле уснула под утро. Наверняка только сделала вид, чтобы меня отпустить, чтобы выспалась я. Но и ко мне сон не шел.
Если верить в судьбу, о которой твердил Лис, то она сейчас говорит мне прямым текстом: позвони Матвею. Но я материалистка.
Ночь рассеивается. Свет фонарей тускнеет. Воздух мутный, как вода в стаканчике с краской. В детстве мне нравилось рисовать. Надо не забыть рассказать об этом папе.
Продрогнув (отопление еще не включили), слезаю с подоконника и в пижаме залезаю под одеяло. Так люблю спать на спине! А сейчас неудобно.
Я расскажу Матвею о сыне, не буду сукой (ой, мам, прости). Но сама выберу место и время. Наверное, когда малыш родится. Когда я увижу в нем знакомые черты, тогда я решусь.
Выползаю из-под одеяла и проверяю «Илонин» телефон. Ни пропущенного звонка, ни сообщения. Хорошо, судьба. Вот и проверим. Больше не буду его выключать.
Потом я все же засыпаю, почти на десять часов. Просыпаюсь от грохота на кухне — судя по звуку, мама уронила, минимум, холодильник. Но, оказывается, лишь сковородку. Хорошо, что не горячую.
Сегодня у нее все как-то не складывается. Забывает просеять муку, когда готовит сырники. Кофе убегает на плиту. Но при этом мне приятно на маму смотреть: она какая-то легкая, юная. Будто сбросила с плеч тяжелый груз.
Завтракаю и иду в поликлинику на осмотр. Как же я не люблю это дело… Очередь, холодный свет, больничные стены, пугающие плакаты, ну и сама процедура…