— Я собиралась. Попозже. Когда он родится…
— То есть хотела всего-то лишить меня возможности увидеть, как мой ребенок появляется на этот свет, впервые подержать его на руках, когда он немногим больше моих ладоней? Только это, да?.. — говорит он с горечью, глядя на свои руки, сжимающие руль.
Я не знаю, что сказать… Не знаю…
Прикрываю глаза, и из-под век снова выкатываются слезы. Я незаметно смахиваю их варежкой.
— Ладно. Я тоже хорош. Не надо было сразу уезжать, — примирительно говорит Мэтт. — Главное, что все плохое уже позади. Верно?
Он стягивает с меня варежку, сжимает мою ладонь. Кожа к коже… Тепло к теплу.
— Девочка? — тихо спрашивает Мэтт.
— Мальчик.
— Сын… — говорит он каким-то мечтательным тоном, включает передачу, и мы куда-то едем. Дворники сбивают снежный пух с лобового стекла.
Так непривычно: Мэтт и снег… Снова начинают накатывать слезы. Я же столько месяцев держалась…
— Эй… Ты чего?.. — Мэтт мельком смотрит на меня и тотчас же переводит взгляд на дорогу. Кладет ладонь на мое колено. Какое-то другое кино: раньше она лежала на юбке, а теперь на толстой куртке, я даже не чувствую прикосновения. — Вероника… Кем наш сын будет по знаку Зодиака?
Я поворачиваю к нему удивленное лицо.
— Э-э-э… Точно не скажу. Вероятно, Овен.
— И что мне нужно знать про этот знак?
Я морщу лоб. Если Мэтт хотел отвлечь меня от грустных мыслей, у него получилось.
— Мальчишки-Овны любопытные, решительные и непослушные.
— Идеально.
Подозреваю, что он ответил бы так же на любую мою реплику.
Мне становится теплее.
Глава 40
— Куда мы едем? — спрашиваю я, когда машина сворачивает на кольцевую.
— Здесь рядом, не волнуйся. Сейчас все увидишь.
«Сейчас все увидишь», — машинально повторяю про себя. Эмоции настолько меня истощили, что я просто упираюсь лбом в холодное стекло и смотрю, как мелькают за окном серые голые деревья.
Какая-то мысль крутится в голове… Что-то зацепило в словах Мэтта, не могу поймать. Что-то про папу…
Поймала!
Поворачиваюсь к Мэтту, смотрю на него настороженно, с удивлением.
— Мама тебе, как и мне, наврала, что рассказала папе о моем рождении. Откуда ты узнал правду?
— От твоего отца.
— От моего отца?! — Я едва не подпрыгиваю в кресле. — Как?!
— Это я его нашел, не Лис. Просто от меня ты помощь не приняла бы. Пришлось повозиться, чтобы узнать, какие российские труппы гастролировали у вас за девять месяцев до твоего рождения. Потом методом исключения… Вот и нашел. А твой отец оказался нормальным мужиком. Так что я решил, может, если ты с ним сойдешься, вы с мамой перестанете ненавидеть всех мужчин на планете.
— Я не всех ненавижу. Только одного, — тихо бурчу я.
— Не ври. Я же вижу. Я тебя чувствую. Забыла? — У него такой тон голоса, что задевает за живое.
— Я ничего не забыла.
— Ничего? Точно? — с улыбкой переспрашивает он. — Это мне на руку. Потому что у нас с тобой столько всего было, м-м-м…
Его тон снова запускает во мне череду образов: Мэтт входит ко мне в душевую кабину… Белые простыни, мои пальцы впиваются в его спину… Мы целуемся в фонтане, мокрые с ног до головы… Мэтт обнимает меня сзади, пока мы слушаем русский рок, музыка разносится по вечернему городу… Мне так нравится, когда он обнимает меня сзади!
Почему я все еще сопротивляюсь? Почему не могу снова довериться Мэтту? Мне страшно. Страшно, что я, железная леди, расплавлюсь, а потом все закончится, и мне снова придется стать беременной женщиной, сделанной изо льда и металла. Эти изменения даются мне слишком тяжело, слишком болезненно.
Машина съезжает с кольцевой в город, плутает между двухэтажными коттеджами, пока не останавливается у кирпичного дома с черепичной крышей, наверное, самого маленького на этой улице.
Мэтт помогает мне выйти из машины. Открывает калитку, и мы оказываемся на дорожке, мощенной плиткой. Идем по ней через лужайку к крыльцу.
Входим в дом. Здесь тепло и уютно, хотя мебели совсем мало: в гостиной — угловой кожаный диван, круглый стол с четырьмя стульями. На кухне — стол поменьше, два стула. Зато окно до пола, с него открывается вид на лужайку.
— Ты здесь живешь? — спрашиваю я, когда мы поднялись на второй этаж по неприметной лестнице.
Я думала, здесь чердак, а здесь мансарда с тахтой и письменным столом.
— Мы живем здесь. — Он делает ударение на первом слове.
Я поворачиваюсь к Мэтту. Не понимаю.
Он достает из-за пазухи сложенные вчетверо листы бумаги.
— Вот, — протягивает их мне, — здесь все написано. Этот дом я снял на твое имя. Оплатил на полгода вперед. Больше пока что не получается, но это временно.