— А чего вы в номер не заходите? — по-простецки интересуется Валентин, открывая дверь.
Подруга же смотрит на нас с нескрываемым интересом. И тут Алёна выдаёт:
— Теть Валь, представляешь, а дядя Марат — мой папа! — И снова отвлекается на свои ковроклассики.
Хорошо, что тут нет никаких других наших сослуживцев. Иначе я бы точно грохнулась в обморок. Мне даже перед Валей неловко, хотя она это знала. Лицо покрывается пятнами. Мы с Султановым переглядываемся, а Валя, кивнув, вместе с семьёй исчезает в номере.
— Дорогая, пойдём раскладывать вещи, а то не успеем на обед. Ты наверняка проголодалась. Говорят, тут очень вкусно готовят и дают к компоту сладкие булочки.
Но Алёна получила слишком много информации и, продолжая прыгать по коридору, пытается её переварить.
— А почему ты только сейчас мне сказал, что ты мой папа? — вдруг выдает дочурка, подгибая попеременно то правую, то левую ножку.
— В смысле? — мрачнеет Султанов, и мы с ним переглядываемся.
Я начинаю нервно кусать губы.
— Ты мамин директор. Почему сразу не сказал, что мой папа? Ты не хотел быть моим папой?
И снова мы стреляем глазами друг в друга. Вместо умиления в горле пульсирует страх. Я не знаю, как ей объяснить. Понятия не имею, как донести до неё, что папа с мамой так сильно друг друга любили, что ещё сильнее друг друга обидели.
— Я всегда хотел быть твоим папой, — хрипит Султанов, явно тоже не знает, как быть.
Мы в коридоре санатория, мы даже в номер не вошли, а вопросы решаем такие, от которых ладошки мокнут.
— Так почему ты только сегодня сказал? И ты, мама, почему мне не сказала?
Я не могу придумать ничего, что бы могло стать причиной. У меня голова не работает. Она маленькая девочка, а мы взрослые, и мы должны были думать о ней. Я должна была думать.
— Потому что я уезжал в другой город и много болел. Твоя мама, она ни в чём не виновата.
— Не надо. — Отлипаю я от стены. — Виновата. Когда ты родилась, я не сказала папе про тебя.
Сколько можно врать и изворачиваться? Не думаю, что имеет смысл ждать до шестнадцати лет с этой информацией. Ребёнок подрастёт и возненавидит нас обоих. Опять подступают слёзы.
— Это я виноват. Я приревновал твою маму к другому дяде и не женился на ней.
Султанов стоит словно вкопанный. И, запихнув руки в карманы, так же как и я кусает губы. Мы оба боимся реакции маленькой девочки. Мы оба перед ней виноваты.
— Не женился? Бабушка говорила, что какой-то козёл бросил маму на свадьбе. Сбежал к другим тётям. Я слышала. Она говорила это соседке! Так это был ты?!
Ну почему она иногда совсем ребёнок, а порой такая взрослая? Иногда ничего не понимает, а сейчас вот сумела сложить всё в единую цепочку.
Слёзы радости в глазах нашей дочери сменяются на ужас и обиду.
— Бабушка, говорила, что ты должен сгореть в котле у чертей!
Ох уж эта моя мать со своими сплетнями и проклятиями.
Развернувшись, Алёна убегает. Быстро оказавшись у лифтов, она жмет на кнопку. Дверцы открываются. Она залетает внутрь. Мы с Султановым, побросав вещи, спешим за ней. Но в это время, как назло, сразу из двух номеров напротив горничные выкатывают тележки, и мы теряем драгоценное время. Пытаемся их как-то растолкать, но женщины только проклинают нас, вместо того чтобы пропустить. В итоге, добравшись до лифтов, мы жмём на обе кнопки сразу: я правую, Султанов левую. Его кнопка тухнет, а моя хоть и горит, но от этого ничем не легче: лифт никак не приезжает.
Султанов снова и снова давит на свою, она как-то странно работает: то мигает, то горит. В конце концов именно к нему приезжает лифт. Мы быстро вваливаемся в кабинку. Марат истерично тычет на единицу. Но, проехав два этажа, кабинка дёргается и зависает. В довершение всего гаснет свет.
Глава 41
— Помогите! Моя дочь! Моя Алёнка! Там мой ребёнок! — Рвусь к двери, пытаясь то ли выломать её, то ли позвать на помощь.
Тарабаню по металлу кулаками.
— Так. Спокойно, моя родная, всё будет хорошо! — Марат на ощупь находит меня и, развернув, прижимает к себе, стискивая в объятиях.
— А если с ней что-то случится?! Она же маленькая! — Дёргаюсь, вырываясь. — А вдруг она тоже застряла в лифте? Ей плохо! Ну что я за мать?!
— В первую очередь нам с тобой нужно успокоиться. — Он выпускает меня и настойчиво гладит по голове. — Что делать, если застрял в лифте, Виолетта?
Ничего ему не отвечаю. Не знаю я, что делать. Не могу я ни о чём думать, кроме дочери. Меня трясёт, тошнит и качает. Я мало что вижу, только очертания стен, потолка и его крупной фигуры. Разве не должно было сработать аварийное освещение?